Далеко вспыхивает ракета. Раздается глухой взрыв. И, словно в ответ ему, треснуло несколько ружейных выстрелов.
«А что, если фашист полез на нашу батарею? — тревожно думает Охрименко. — Как там без меня? И Буров ранен. Он все молчит, не жалуется, а я вижу, что ему труднее всех. Бедный старший лейтенант! У него в Саратове молоденькая жена и двое детей».
В той стороне, где была батарея, глухо рванул снаряд. Охрименко весь передернулся.
Он ускорил шаг и почти побежал к госпиталю.
Громада большого серого дома преградила ему путь. Он нащупывает руками заветный узелок, спрятанный под шинелью, медленно, задыхаясь от усталости, поднимается по выщербленным каменным ступенькам. За белеющими колоннами чернеет провал двери.
— Стой! Кто идет? — слышится слабый, почти детский, дрожащий голос.
Охрименко от неожиданности вздрагивает, инстинктивно берет автомат наизготовку. Он делает еще несколько шагов, замечает темную фигурку за колонной, объясняет, зачем пришел.
Девочка, на вид лет пятнадцати, в большой обожженной шинели, подпоясанной белым бинтом, сжимает винтовку тонкими, худыми пальцами и строго глядит на Охрименко. Ее большие печальные глаза с синими подтеками выделяются на худом бледном лице, тонкие губы вздрагивают. Из-под солдатской ушанки с помятой пятиконечной звездочкой торчит жиденькая косичка.
— Проходи!
В вестибюле госпиталя на потолке чахло мерцает электрическая лампочка. В дальнем углу у черной буржуйки сидит дежурный — седой старик в белом халате, накинутом поверх солдатского полушубка. Подкладывая в печь дубовые аккуратные дощечки от паркета, старик молча выслушивает Охрименко. Потом смотрит в журнал и так же спокойно, сиплым старческим голосом говорит, что политрук Колосков со вчерашнего дня не числится в госпитале. Умер.
Охрименко больше не может стоять на ногах. Перед глазами густой туман, в голове шум. Он грузно опускается на пол, садится рядом с печкой. Теплое дыхание касается его лица, медленно согревает и растекается по всему телу. Старик удивленно смотрит на усталого солдата, участливо говорит:
— Посиди чуток, погрейся.
От мокрой шинели Охрименко поднимается пар. Вытянутые ноги гудят. Хочется спать.
Охрименко с усилием встает, медленно выходит на улицу. Большие глаза девочки в солдатской ушанке провожают его, пока он не исчезает за оградой. Он идет по самой середине улицы, обходя осыпавшийся кирпич, неразобранные развалины, упавшие столбы. Выходит на широкий проспект, поправляет ремень, ощупывает узелок под шинелью. Вдали ухают разрывы снарядов.
«Скорее на батарею», — думает Охрименко.
Прислушиваясь к своим шагам, он поддается ощущению походного ритма. Кажется ему, что тело наливается силой и ничто не сможет его остановить.
«Скорее на батарею!.. Нет больше нашего политрука!..»
Все стройнее и четче звучат шаги. Каменная мостовая словно подгоняет солдата глухими отрывистыми ударами.
«Левой! Левой! Левой!» — мысленно говорит себе Охрименко, набирая темп.
И вспоминает он улыбающееся лицо политрука, похожего на его отца. И так ясно представляет себя идущего рядом с отцом по улицам сверкающего довоенного Ленинграда, прекрасного и неповторимого города.
ebooksa