В начале июля поезд прибыл в Уфу. Накануне чехи под руководством белых офицеров разгромили остатки Красной армии и вышвырнули их из города. Башкурдистан еще раньше объявил свою автономию, собирал армию, устанавливал законы. Правительство этой новой страны, бог весть какой по счету на территории истерзанного российского флага, временно заседало в Челябинске, но войска уже смотрели в сторону, на Екатеринбург.
Шаховские очень удачно пристроились в арьергарде наступающего чехословацкого корпуса, тем самым избежав массы неудобных вопросов. На них косились, но пропускали, признавая своих.
Перед самой Самарой получили известие, что после их отъезда в Сыростане задержали и казнили одного из первых комиссаров Красной армии на Урале Ивана Малышева. Не обошлось без стрельбы, и князь порадовался, что им вовремя удалось уехать. Из Омска поступали самые оптимистичные сведения об армии адмирала Колчака. Некоторые попутчики выходили из поезда вместе с вещами и пересаживались в составы противоположного направления. Новое российское государство со столицей в Омске обещало защиту и созывало под свои знамена патриотов. В Самаре тревожным шепотом передавали известие о казни царской семьи. И сразу все надежды на сибирское правительство рушились, разбиваясь в мелкую водяную пыль.
Самара не порадовала гостеприимством: жить пришлось в меблированных комнатках, больше напоминавших берлогу. Княгиня с дочерью поселилась в одной, а Жока с князем – в другой.
– Нам пора отпустить Эжена, – начал князь за завтраком, опасливо косясь на дочь.
– Что вы, Глеб Веньяминыч, я никуда не поеду, пока не удостоверюсь, что с вами все благополучно, – запротестовал Жока.
– А как ты нам поможешь? Дальше уже авторитет Карпа Матвеича, да и самого Бурлака, не распространяется. Да и власть их закончилась. Кажется.
– Кроме красных, много всякого в пути может повстречаться. Нет, я с вами.
– Эжен, князь прав, – вмешалась Дарья Львовна, – дальше мы поплывем по реке, это спокойная дорога. Будет правильнее, если вы вернетесь домой. Мы и так вам несказанно признательны.
– Да нет же, Дарья Львовна. Это такой карнавал – все может измениться в один миг. Я вас не оставлю.
–
– И в самом деле, я вернусь домой, все начнут спрашивать о вас – и что я им отвечу? Хоть у меня и вправду язык без костей, – Жока беззаботно рассмеялся.
– Что ж, если вас не тяготит эта дорога, то мы рады вашей приятной компании, – улыбнулась Дарья Львовна, но, оставшись наедине, шепнула мужу: – Он боится расспросов о смерти Артема, вот и оттягивает возвращение.
– Возможно, – согласился князь, – но меня беспокоит его увлеченность Полей.
– Об этом раньше следовало думать. – Княгиня напрочь позабыла, что идея учить вместе детей принадлежала ей и больше никому. – С другой стороны, останься мы в Новоникольском, разлучить этих голубков было бы еще труднее. Так что нет худа без добра.
– Так или иначе пришлось бы отправляться в долгое турне. Можно сказать, что наши планы не больно‐то поменялись, – невесело пошутил князь.
Дарья Львовна находила отдых в живописи, поэтому каждый из спутников уже стал счастливым обладателем дюжины портретов, пейзажей и пасторальных карикатур. Злость находила выход в искусстве: на картонках то коровы лязгали волчьими зубами, то барышня из приличной семьи скакала верхом на ослике, непотребно задрав ноги в полосатых чулках.
Евгению понравился этюд с верблюдом: тонконогое животное, доверчиво вытянув губы, смотрело за весенние горы, окутанные дымкой сирени и желтеньких луговых цветов. «Это про меня, – подумал он, – я такой же: смотрю, как бы убежать подальше».
Из Самары поплыли по Волге. Равнодушная река величавоо несла свои воды. Катера, баржи и пароходы выступали по широкому руслу как на параде. Казалось, даже солнце снисходительно кивало проплывавшим судам, а берега завистливо вздыхали, безнадежно склоняясь к самой воде растущими на них ивами, мол, нам бы тоже посмотреть на чужие земли, хоть одним глазком. С воды пожар, охвативший землю, не казался таким страшным. Путешественники приободрились.
Чем дальше Сибирь, тем кучнее, шумливее народ. На пароходе с трудом удалось раздобыть для княжеской семьи каюту в первом классе, а Жока разместился с узелком на нижней палубе. Доносились обрывки разговоров про смуту, равенство и братство, но он не прислушивался, занятый собственными мыслями. Неужели скоро у них с Полиной будет собственная семья, одна постель на двоих, своя огромная ответственность? А вдруг и дети появятся? От таких перспектив становилось щекотно внутри. Зачем им дети?