— А я то же и говорю, — с готовностью согласился Шмалев.
Лошади поднялись по холму — и, золотая от солнца, голубая от широкой ветровой ряби, раскинулась невдалеке река Полога. Над ней в мощной тесноте и обилии теней зеленели сады.
— Вот и знаменитый наш колхоз, — кивнул Шмалев. — A-а… вон, никак, и наш «интер», друг единственный, тарахтит.
Шмалев вдруг пустил лошадей во всю прыть и так же внезапно остановил их.
— Тпру!.. Стой, орлы! Стой, говорю!
Шмалев высоко поднял кепку и отвел лошадей в сторону, давая дорогу машине. Уверенно держа на руле шафранно-смуглые, голые выше локтей руки, на тракторе ехала девушка в белом с кружевцами платочке.
— Александре Тромифовне! Наше вам почтение, низкий поклон!
— Чего на дороге стал? — грудным голосом сердито крикнула она — и тут же расхохоталась, засияв глазами, зубами, круглым подбородком. — Чего стал? Ну!.. Вот как горючим угощу…
— Давненько вас не видали, Александра Трофимовна, со вчерашнего дня!
— А ну катись, катись! — приказывала девушка, пытаясь хмурить черные брови, но они играли и веселились, и сама она вся сияла от радостного, ей одной доступного понимания всего этого шуточного поединка.
— Трактористка наша, Шура, — пояснил Шмалев, когда отъехали дальше, а улыбающиеся его глаза, казалось, все еще видели девушку за рулем.
Семен Коврин повстречался гостям уже на улице, верхом, пыльный, потный, хриплым басом отдающий распоряжения. Он спрыгнул наземь и осторожно обнял Никишева, неловко бормоча:
— Грязен я, как чертов сын… не побрезгуйте, Андрей Матвеич…
Но пройдя несколько шагов, Семен уже оправился и радостно хлопал по плечу бывшего комиссара:
— Хоть и давно мы не виделись, Андрей Матвеич, а ты все такой же. Разве вот только комплекцией стал потяжельше да седых волос накопил…
Диму и Баратова взялся устроить Шмалев, а Никишев поместился у Семена.
— Где же ты, Семен Петрович, извини меня… живешь-то?
— А где же еще? Вот здесь и живу!
Семен удивленно поиграл широкими бровями, как бы впервые оглядев низкую просторную комнату, заставленную лавками, столами, неуклюжими, словно раскисшими от августовской жары шкафами с незакрывающимися створками, какими-то ящиками, мешками, и только в нише, за жиденькой дощатой перегородкой, стыдливо пряталась грубо сколоченная деревянная кровать с двумя опрятными подушками. В комнате стоял тот особо тонкий и смешанный аромат сухих трав, кореньев, семян, старого дерева и пыли, который копится годами. Семен пояснил, что в этом доме когда-то была барская «садовая контора», да так и осталась вплоть до колхозных времен.
— Что это у тебя за фотографии, Семен Петрович? «Однолетки»… «Двухлетки»… «Корневые наросты, вызванные кровяной тлей»… «Наросты на корнях — бакте-ри-альный рак, он же, «зобоватость». «Шахматная посадка». «То же — по способу квадратов»… Ого! Да ты, вижу, совсем ученым садоводом заделался!