— Что я вам говорил? — зло и торжествующе произнес Радушев. — Это у корзинщиков наших вместо работы смехи да веселье!.. Ишь, как горланят, лодыри!.. Вот что тут опять делать? Подтягивать, требовать!.. Я им покажу-у! — и Радушев, размахивая руками, побежал по тропинке и скоро скрылся за деревьями.
Семен Коврин посмотрел ему вслед и с тем же пасмурным выражением лица развел руками.
— Обыкновенное у нас дело, Андрей Матвеич!.. С одного краешка дисциплину подтягиваем, а с другого конца она опять рвется!.. И ведь до чего чудно получается это у нас: вижу я, ну вот как на ладони, все промашки Петри Радушева, его неправильное обращение с колхозниками… вижу, что не любят его, а только боятся, как бы он какой-нибудь скандал не затеял… и все-таки, вот поди ж ты, я его честным человеком считаю!
— И мне твой Петря кажется честным и прямодушным, — подтвердил Никишев.
— Я еще больше скажу, Андрей Матвеич: не будь у меня в заместителях Радушева, остался бы я без опоры, честное слово! Когда я писал тебе, товарищ комиссар, что у нас в колхозе коммунистов раз-два и обчелся, это ведь я имел в виду Радушева и меня… вот и все мы, партийная часть колхоза. А будь бы у нас настоящая партийная организация, например, дружный десяток большевиков… эх, какие бы дела мы все вместе своротили! Так вот и мечтается мне…
— Да, неплохо, неплохо, — с легкой иронией ввернул Никишев.
— А что, Андрей Матвеич? — не понял Семен. — Такую бы мечту да в жизнь…
— Вот я это самое и разумею, Семен Петрович. Десяток коммунистов — великолепно. А скажи, друг, как ты себе представляешь: откуда бы этот десяток большевиков мог здесь появиться?
— Охо-хо… вот тут-то и загвоздка! — горько вздохнул Семен. — Кто к нам сюда приедет, кто пожелает? От города мы далеко, места наши глухие — сады да степь, культурной жизни, разумных развлечений — никаких…
— Закуривай, Семен Петрович, — и Никишев, усмехнувшись, протянул ему портсигар.
— Спасибо… Хорош табачок!.. Давно такого не куривал, — забурчал Семен, с удовольствием затягиваясь. Потом, чем-то обеспокоясь, он заметил все еще мелькающую усмешку в темных глазах Никишева.
— А ты, Андрей Матвеич, что-то опять насчет моих рассуждений подумал?
— Конечно!.. К твоим сетованиями насчет глухих мест, недостатка культуры и прочего я бы, знаешь, добавил слова: а все это может быть здесь, вполне может!
— Так я о том же самом мечтаю! — горячо воскликнул Семен. — Верю я, что все у нас будет, все: электричество, клуб, кино, спорт, хорошие дома. Вот только нам надо материальную базу наладить, а она в одном слове: яблоко, первей всего — яблоко!.. Мы с Петрей оба бьем в одну точку: не такими бы садами колхозу владеть, у колхоза на куда большие дела силы хватит. Вот смотри, эти ранние сорта прямо-таки неважнецкие, особенно грушовка. Только ее с дерева сымешь, она уже вянуть готова! Куда же ее? Далеко никуда не отвезешь, да и в округе ее всюду много. Значит, ешь на месте, замачивай в кадки на зиму. А их у нас не одна тысяча пудов, этих ранних-то сортов. Порубать их все, как Петря советует? Чушь какая! Да у меня рука не подымется — дерево мне человеческую жизнь напоминает, ему годы нужны, чтобы окрепнуть. Так зачем же нам от ранних сортов отказываться, когда их, по мичуринскому учению, можно улучшить и урожаи их поднять? А главное — механизацию, механизацию к ним применить, вот что! Вот она, главная наша мечта!.. Будь у нас механическая сушилка, все наши ранние сорта яблок, а также сливы, груши, малину и другие ягодные культуры мы обратили бы в непортящийся товар. Мне в кооперации недавно говорили, что для свежих фруктов у них, мол, хранилищ не хватает, а вот сухофруктов купят сколько угодно!.. Да начни мы как следует фруктами да ягодами торговать, высушенными механическим способом, сколько у нас в колхозе оборотных средств прибавится!.. Сначала приведем в порядок общественное хозяйство — сады (при них пасеку заведем), механическую сушилку оборудуем, хорошие склады, молочную ферму, конный двор, телятник, свинарник и прочие здания построим, электричеством осветим, а потом вдоль всей улицы фонари поставим… Эх!
Семен громко прищелкнул пальцами и обратил к Никишеву вспыхнувшее жарким румянцем лицо.
— Знаешь, Андрей Матвеич, когда вот идешь-бредешь, например, в осеннюю темь по нашей грязи, всегда так и видятся эти высокие электрические фонари, так и горят, так и сияют они из конца в конец!.. И улица мне видится без этих треклятых соломенных крыш, без махоньких окошек с бычий глаз… Так вот мечтаю — вижу: стоят вдоль улицы хорошие дома, а в больших окнах лампочки Ильича — и повсюду радио говорит или поет… красота!..
Семен шел по тропинке, чуть притопывая и размахивая руками, словно направлялся он погостевать в одном из хороших новых, с большими светлыми окнами домов, которые будто уже красовались где-то невдалеке.
Слушая Семена, Никишев подумал: «Об этих новых хороших домах для всей деревни мечтает человек, у которого даже нет своего угла!»
Никишеву вспомнилось, что сегодня утром, по дороге в колхоз, рассказывал о председателе Борис Шмалев. Семену Коврину не повезло: только вернулся с гражданской войны, похоронил отца. Потом, год спустя, умерла мать, а еще через год, младший брат Семена утонул в Пологе. Семен с молодой женой остались одни. Старая отцовская изба уже давно валилась набок. Пока Семен чинил да поднимал эту развалину, помогавшая ему молодая жена схватила сильную простуду, она долго недомогала и в конце концов заболела чахоткой. «Богатенькие односельчане», как называл их в своем рассказе Борис Шмалев, не прочь были воспользоваться трудной полосой в жизни Семена Коврина, чтобы ему «согнуть хребтину да поубавить гордыни». Но Семен продолжал, по выражению Шмалева, чудачить, ни в какие отношения с богатенькими не вступал, а по-прежнему дерзил им и выводил на чистую воду все их дела, которых (по мнению рассказчика), ей-ей, лучше бы ему совсем не касаться!.. Когда более года назад начали создавать колхоз, Семена пытались подстрелить, но промахнулись. Тогда однажды ночью подожгли его избу. Семен с женой и сынишкой еле успели выскочить на улицу да вытащить кое-что. Слабое здоровье жены не выдержало этих потрясений, и вскоре несчастная женщина умерла. Семен с сынишкой поселился в старом неуютном доме бывшей садовой конторы. «Живет он хуже всех, а ведь председатель, — как говорится, своя рука владыка, уж мог бы как-нибудь схитрить, хоть бы малостью какой скрасить свое житье-бытье. Так нет, живет хуже всех и словно не замечает этого, чудной, мудреватый он человек!» — насмешливо закончил свое сообщение Шмалев.
Теперь, слушая Семена, Никишев не раз подумал: «Вот ведь какой скрытный — о своих делах и потерях ни слова, ни намека!.. Может быть, из-за этой скрытности ему еще труднее?»
ebooksa