– Обыда её заставила. Посулила, чего Туливи́ть[62] хотела. Обманом туда завела.
– А кто этот юсь?
– Ярина! Зачем в чужую память без спроса лезешь? – измученно крикнул День.
– Кто этот юсь? – требовательно повторила Ярина. – Кто?
– Я.
– Ты? Ты умеешь лебедем обращаться?
– Умел, – обронил День, потемнел и больше не сказал ни слова до самой опушки. Спешился у околицы, помог Ярине слезть – уже вовсю щебетали птицы, розовели, зовя солнце, сугробы, – и проскакал на ту сторону двора.
– Мрачный сегодня День, – заметила Обыда, выходя на крыльцо. – Айда, я кöжыпо́г[63] напекла. Проголодалась, поди, пока скакали?
– Мрачный, – только и кивнула Ярина. – Он сказал, что умел юсем обращаться. С чего бы юсем, Обыда?
– Поедим сначала. Кöжыпог стынет.
Обыда зашла в избу, остановилась у стола. Но Ярина упорно качнула головой с порога:
– Нет, объясни сначала. Почему юсь? Он ведь Красный День, не Белый.
– Ты вон тоже, гляди, светленькая, серебристая, тонкая-звонкая. А как вцепишься, так хуже клеща лесного. Не всё, что внутри, наружу выходит.
– Что с ним случилось? Зачем он в болота полетел?
– Русалку свою спасать, – буркнула Обыда.
– Он сказал, это ты её обманом заманила туда. В болота.
– Обманом! – сердито хмыкнула Обыда. – Как бы не так! Сама меня умоляла человеком её сделать, чтобы рядышком с Днём своим ненаглядным быть. А без платы, глазастая, никакие дела не делаются, сама понимать должна. Я ей обещала помочь, она мне – чешую дать. А чешую у живой русалки только на болотах хтоневых можно срезать, тут же окунуть в тину и обернуть в ряску, чтоб силу не потеряла.
– И что же?
– А то. Если бы День не вмешался, если бы не помчался спасать её, всё бы обошлось. А то ведь испугалась, бедовая, принялась голосить, День обернулся юсем и бросился за ней. Что она успела ему рассказать, пока тонула, один Нюлэсмурт знает.
– Она утонула?