Аистов-цвет

Солдатики мои красные! Знаю, знаю, что красная звезда захватила уже ваши сердца, как и мое, И это она здесь поет с вами, она зовет на геройство.

Калиныч тоже растроганно смотрел на них, а потом и сам подхватил солдатскую разгонистую песню, и мне кивнул, чтобы подтягивал. И мы пели всю дорогу. На какой-то станции, уже близ самого города Токая, все это войско высадилось, чтобы переправиться через Тису и поспешить на смену тем, кто так храбро бился и кому мы везли деньги.

А мы с Калинычем добирались уже одни к селу Соболч, где стояли те русинские вояки. Как раз румыны тогда пошли в новую атаку. Несколько полков двинулось сразу на небольшой отряд русинов, но наши воины не отступили, а отбивались отчаянно всю ночь. А за это время резервное войско, с которым мы ехали, успело переправиться через Тису и подойти сюда. Радостно было видеть, как вся эта румынская нечисть с французскими и американскими винтовками, из которых вылетали отравленные пули «дум-дум», бросилась наутек.

— Видишь, Юрко, на что способны наши земляки! Если у них не станет оружия, сердцем будут отбиваться и пойдут в атаку, — сказал мне взволнованно Калиныч.

Мы стояли с ним под холмом возле села Соболч. Я тоже бросился бы в водоворот боя, но сказать об этом Калинычу не посмел, потому что при мне были деньги для бойцов, надо было их сохранить и раздать. И нашим главным оружием было слово, а его сейчас никто не требовал, каждый сам стремился бить посланцев Антанты.

А когда подошли части Красной Армии и заменили этот бесстрашный отряд, чтобы дать возможность ему отдохнуть, я увидел, что в нем большинство были хлопцы Молдавчука и те, которых я ему передал.

— Хлопцы мои родные! Мог ли я надеяться, что вас здесь встречу? А ведь надеялся, хотел вас увидеть. И какая радость, что дороги наши опять сошлись, что можем друг другу смотреть в глаза. А мы вам с товарищем Калинычем кроны привезли в дар за вашу храбрость. Чтобы имели при себе какой-то грош на табак, на платок, на конфеты для своих родных и невест. Трудно быть солдату без гроша, разве же я не знаю? Берите, берите. Это товарищ Калиныч постарался для вас, а меня взял себе в помощь. Жаль только, что вашему вожаку Молдавчуку сейчас не могу отсчитать, ведь и он этого заслужил, раз сумел вас собрать и привести в Армию нашу Красную. Да попросим товарища Калиныча, чтобы Молдавчука не забыл. Знаю, знаю, где он, видел его в Хатване.

А один вояка с хитринкой смотрит на меня, усмехается и перехватывает мою речь:

— Говоришь, Юрко Бочар, что знаешь, где он, видел его? Нет, не знаешь. Хатван у Молдавчука был, да забылся.

А вояки расступаются, и перед нашими глазами сам Молдавчук на костыле ковыляет. Одежда на нем полугражданская, полувоенная, на голове какая-то выцветшая, вроде женская, шляпа с прицепленным сбоку цветком, а на ногах не военные ботинки, не постолы, а старые ночные туфли. Цыган не цыган, а фигляр или какой-нибудь комедиант с местечковой ярмарки.

И тут хлопцы в один голос начали говорить:

— Видите, какой наш Митро. Еще на ногу не становится, а нас уже разыскал.

— И уже здесь!

— Не мог в госпитале вылеживаться, если мы в бой идем.

— Сбежал, потому как сердце не выдержало: мы идем в атаку, а ему приходится лежать.

— В госпитальном удрал, а уже в дороге одели его жалостливые люди кто во что мог.

— Да разве годится нашему командиру так быть одетым?

— А другой формы не дают. Говорят, чтобы взял там, где ее снял.

— А мундир его остался в госпитале. Как же ему возвращаться туда, если он дальше быть там не хочет?

— О, доктора все одинаковы. Сразу его положили бы, если бы вернулся. Сказали бы: дисциплина везде должна быть.