— Смотри, смотри, как Пазя побежала с узелочком.
— И я хочу! — бормотал мальчик.
— Э-э, да ты же малыш! Был бы побольше, и отцу было бы легче.
Но Ксень плакал. Тогда Петро говорил:
— А Ксень хочет, чтобы у него был садик, молочко? Хочет?
— Хочу! — говорил Ксень. — Дайте молока.
— Э-э, это молоко еще у коровок. А они еще пасутся далеко-далеко! — и показывал рукою вдаль, где были только поле, небо и пыль от дорог.
Зеленела трава сквозь туман. Солнце катилось к земле, как большой огненный шар. И враз будто кто-то столкнул его в пропасть. Только и остались на небе красные дороги, по которым он катился.
Беженцы спешили, чтобы до ночи отойти как можно дальше. А если кто-нибудь оглядывался — видел: на западе клубились пламенеющие тучи.
— Ой, не от солнца те пятна, то война палит села! Или Мервичи или Куликов горит.
Бежали и оглядывались, и у каждого сердце делалось как губка, откуда красными каплями стекала кровавая тоска. Тянула их к покинутым хаткам, к старым мамам и худым дедам, что остались стеречь добро.
Шел Проць с Маринцей, а Проциха с меньшими детьми где-то была впереди. Кто-то смилостивился и взял детей на воз — ноги у них разболелись, никак не могли идти.
Проць с большим узлом на плечах еле волочил ноги и все оглядывался — идет ли Маринця.
— Я же говорил тебе, оставь кота. И тебе легче будет, и кот не будет так мучиться.
Но Маринця ни за что не хотела бросить Гриця. Еле двигала ногами, они набрякли и стали как палки. А в руках крепко держала кота и платочек с землей.
И казалось, что это прижимается к груди их хата, вокруг которой цветет огородная зелень, вьются расшитые травой тропки, светят золотом подсолнухи.
Проць ускорил шаг, он отставал.
— Пойдем быстрее! — сказал Маринце. — Видишь, как далеко отъехали наши. Еще маму потеряем!
И еще прибавил шагу. А когда оглянулся, увидел, что Маринця сидит на дороге.
— Э, да ты хочешь здесь остаться или еще что, а я тут стереги тебя! Вставай, говорю! — но Маринця сидела на месте. Земля будто приросла к ее ногам.