Только на голове был все тот же платочек, в котором еще из родного дома выходила. Как ни просили матушка и пан отец снять этот хлопский платочек, но Маринця ни за что не соглашалась. Платочек был куплен на те деньги, что дал ей жолнер, и потому Маринця решила никогда с ним не расставаться.
На кухне звенели вилки, ложки, ножи, и с ними вместе трещали языки челяди. С гневом, иронией и усмешкой выплескивали слова и вмиг стихали, когда на кухню заходила матушка. Маринци они не боялись, считали, что еще мала, и при ней продолжали свои пересуды. Но Маринця не пропускала ни слова, нарочно вертелась на кухне, то теребя горох, то вытирая тарелки.
— Вы видели? Кому смерть, а кому война несет и богатство. Городской голова на деньги, что собирают с людей для беженцев, новый себе дом отгрохал. Директор гимназии — приданое для дочки. И наш батюшка тоже не без прибытков. Как приехали перед войной сюда, такие были задрипанные, матушка в одной сорочке, а теперь, как стали в комитете, вон какие балы заводят. А вы думаете, что это так, за здорово живешь посрывали людей с места? Есть такие, что и на чужой беде карманы себе набивают. Для кого война, а для кого…
— Только кому их проверять, если у батюшки и наверху есть рука. Там есть самый старший, что деньги выдает на беженцев, так он их брат. А племянника своего думают посватать на директоровой дочке. А городской голова какой-то далекий родич матушке.
— Потому что всех голов, которые могли бы правды доискаться, послали на фронт… А беженцам — беда. Ведь им обещали здесь и то и другое. Вот люди и погнались…
— Э, вы войны еще не видели. Если бы такое, не дай бог, сталось и тут… Люди оттуда рассказывают про такие страхи!.. И вы бы сорвались и полетели, как они.
Разговоры не переставали литься, переплетаясь то смешками, то грустными восклицаниями. И Маринця слушала.
На кухню зашла горничная матушки Килина с красными, опухшими от плача веками. Молча принялась вытирать посуду.
— Ну как, узнали что-нибудь? — спросила тихо кухарка, у которой были большие коровьи глаза и в них светилась особенная ласка и тишина.
— Расстреляли!.. — Килина сжала губы, сдавила крик в груди.
— Р-а-с-с-т-р-е-л-я-л-и? — вытянулось это слово страхом на всех лицах.
Работа замерла, а полотенце из рук Маринци упало на пол.
Еще вчера, когда было совсем темно, Килину вызвал какой-то незнакомый и сказал, что должен передать что-то от мужа. Килина попросилась у матушки, чтобы эту ночь не ночевать дома, и пошла с незнакомым, который, как оказалось, был из соседнего села и служил с ее мужем в одном полку.
Килина бросила вытирать посуду и рыдала уже в голос. Последние слова будто выхлипывала:
— Присудили полевым судом к смерти, будто за то, что людей против войны подбивал.
«Верхового, наверно, верхового расстреляли», — толкнулась мысль в голове Маринци.
— Такая наша жизнь. Хоть бы тело где-нибудь найти, — убивалась Килина.
Все горько вздохнули и молча взялись опять за свою работу. Только Маринця сидела бледная и не двигалась. Глаза, как две замерзшие капли, смотрели стеклянно и мертво. Там отражалась рыдающая, сгорбленная Килина.
Вот и она уже перестала всхлипывать и принялась опять вытирать посуду, а Маринця сидела все так же.
На кухне залегла тишина. Шорох картошки, моркови, гороха, который чистили, будто подчеркивал ее.
ebooksa