— Ну, что ты, глупенькая? Вот выпей, тогда пущу. Ну? — И он еще крепче обнял ее и повел рукой по ее грудям.
— Я не хочу! Мне уже матушка давала, и оно нехорошее, горькое. Я хочу на пол.
— Э, глупенькая, это матушка давала, а у меня сладкое. Пей! — Батюшка все распалялся.
Гости, оторвавшись от своих разговоров, настаивали:
— Ну, что же ты боишься?
— Если папа хочет, надо выпить!
— Ишь какая непослушная!
— Ты всегда так будешь слушаться?
Пролив вино на платье, батюшка прижал рюмку к Маринциным губам, и ей пришлось выпить.
— Вот и молодец! А ты, глупенькая… хе-хе!
— Я хочу на землю. Пустите.
— Ну, ну, я тебе покажу баловаться…
Отец Василий еще крепче обнял ее, а потом схватил руками голову и опьянело прижался слюнявыми губами к ее рту.
«Смок, смочище», — ударила мысль, и все завертелось перед ее глазами. Он раскрывал свою пасть.
— Смок! — вскрикнула и потеряла сознание на руках у батюшки.
— Странная девочка… Зачем вы ее взяли?.. Она что-то не в себе! — говорили гости.
Маринцю положили в постель. Никто не знал причины ее крика и обморока. Она лежала несколько дней, выкрикивая какие-то странные непонятные слова. Матушка позвала доктора, она теперь не рада была, что устроила себе лишние хлопоты.
Придя в себя, Маринця попросила Килину найти ее одежду, которую давала ей на сохранение. Переоделась и потихоньку от всех убежала из богатого дома, оставила своих новых родителей.
XIX. КИЕВ И ЧЕРНАЯ КАРЕТА
Вечер голубыми сумерками касается светло-зеленых лугов Черниговщины, и они темнеют. А Киевщина с чубом золотых гор красным блеском играет под вечерним солнцем.
ebooksa