Славный дождливый день

— Я так и думал. — Толстые губы Федосова разъехались в неопределенной улыбке. — А ваша встреча в Кочетовке? Это случай? Или вы договорились заранее?

— К сожалению, случай. Подарок судьбы. Знаете, такое в жизни бывает, жаль только редко. Я могу идти?

— Да, работайте, Юрий Степанович.

Он этот разговор скрыл от Алины…

Наконец они расстаются. Алине — направо, в редакцию газеты. Ему прямо — на трамвайную остановку.

Не успел Линяев войти в редакцию, как явилась секретарша Аврора.

— Вам привет от Федосова, — и положила на стол сценарий, посвященный поэзии Лермонтова.

Линяев отдавал Федосову должное, — тот себя не жалел, на студию приходил раньше всех, а после рабочего дня частенько оставался на вечерние передачи. Вот и теперь вернул завизированный сценарий, только вчера, после обеда, Линяев отнес его Федосову, и вот ответ готов: можно подключать режиссера. Если бы он еще делал все с толком.

На этот раз сценарий был чист от его пометок. И все же Федосов не удержался, выправил у классика строчку. Геннадий Петрович, не колеблясь, замахнулся на стихотворение «На смерть Пушкина», заменил «божий» суд «народным».

Линяев не поверил глазам, когда прочитал: «Но есть народный суд, наперсники разврата». Ущипнув себя за ухо, удостоверившись в собственном полном рассудке, он взял сценарий и отправился к Федосову.

— Геннадий Петрович, пожалуйста, уточните: «народный суд» какого района? Вашего? Или того, где проживал Михаил Юрьевич? — спросил Линяев, ткнув острым пальцем в федосовскую правку.

— А при чем здесь район? Юрий Степанович, нужно знать свою историю. Во времена Лермонтова были другие административные единицы, — строго заметил Федосов. — И вообще. К чему вы клоните? — забеспокоился он, почуяв подвох. С этим редактором держи ухо востро.

— К той же истории. Во времена Лермонтова были суды: мировой, военно-полевой и церковный. А в народный лично я недавно выбирал ткачиху Шаброву.

— Но под народным я подразумевал несколько более широкое… — пробормотал Федосов, тупо глядя на Линяева. — Черт возьми, вы правы. — Он нервно засмеялся. — Как же мне сразу в голову не пришло? Спасибо, Юрий Степанович, удержали! Сейчас исправим ошибку. — Он зачеркнул слово «народный», игла его шариковой ручки в раздумье зависла над строчкой, и через секунду-другую Федосов рядом с зачеркнутым словом каллиграфично написал: «правый». — Вот так даже будет получше. «Но есть и правый суд, наперсники разврата»! — с чувством продекламировал главный редактор.

— А кто-то возьмет и спросит: «а почему не левый». Среди телезрителей есть дотошные люди, — задумчиво молвил Линяев.

— Что же делать? — дрогнул Федосов.

— А ничего! Оставить, как и сочинил классик!

— Вы не правы! — К Федосову вернулась его уверенность. — Лермонтов — человек старой формации. А мы с вами материалисты и знаем, что нет никакого бога. Следовательно, и божьего суда! Юрий Степанович, Лермонтов — большой авторитет, и нетвердый атеист может пойти за ним!.. Я, как ответственное лицо, не могу этого допустить… Хорошо, не годятся «народный» и «правый», придумайте другое. Я не тщеславен, не обижусь.

— Геннадий Петрович, — с жалостью сказал Линяев. — Это занятие не для вас! Поищите другое место, ей богу! Я не знаю, что вы умеете делать, и поэтому не могу дать совет… А нам вы мешаете работать, над вами смеются даже девочки-помрежи.

Лицо Федосова стало непроницаемым, он мгновенно замкнулся в невидимую броню.