Славный дождливый день

Линяев снял проволоку.

— Отец, ты уж больно варварски с цветами.

— Эко ты их пожалел, — усмехнулся старик. — Поздно пожалел. Ты бы пожалел, когда рвал. Во! А теперь им жалость ни к чему. Теперь им один конец: что проволокой, что корове на закуску.

В глазах старика он, несомненно, слюнявый идиот.

Алина поглядывала на электрические часы.

— Ты опоздаешь!

— Отец, и все-таки лучше шпагатом.

— Проволокой красивее, — упрямо сказал старик.

Линяев подхватил Алину за локоть.

— Тебе.

Она приникла щекой к белым колокольцам.

А для него это не колокольцы. Колокола! Их весенний набат рвет ему барабанные перепонки. В сорок сороков гудят они о весне. Помни! Помни! Он помнит. Он начеку.

— До вечера?

— До вечера.

Не желая расставаться, они еще некоторое время топчутся на месте.

— Да, — спохватывается Алина, — кажется, мы с тобой нашим редакционным кумушкам порядком приелись. За целую неделю ни одной новой сплетни. Тебе не обидно?

— Я этим невниманием прямо-таки оскорблен. Какая черствость! — притворно возмущается Линяев.

…Днями он встретился в студийном коридоре с Федосовым.

— Юрий Степанович, — остановил его главный редактор, — дама, что приходила к вам на студию, часом не Ковалева?

— Алина Васильевна была по личному делу, — ответил Линяев, сразу ставя крест на дальнейших вопросах.