Круча

Мария Ильинична вздохнула, глядя на пробегавшие мимо автомобиля березки.

— А все-таки, — потвердевшим голосом сказала она, — Ленин и отвечал бы не так, как без него отвечать будут.

Спорить с этим было невозможно, даже если бы услышать из чьих-то иных уст, не от родной сестры Владимира Ильича. Ленина другого нет, ведь он был гений. А нотку неколебимой убежденности уже знали все сотрудники «Правды»: нет-нет да она звучала на фоне тихого и мягкого разговора Марии Ильиничны. И тогда Марию Ильиничну нельзя было уже ни переубедить, ни «переупрямить».

— Пусть что-нибудь будет и не так, — согласился Костя, — лишь бы в главном ответили правильно.

На это Мария Ильинична не возразила.

Рассказывая о курсах МК в Звенигороде, Пересветов между прочим заметил, что одним из главных пособий в партийной пропаганде сейчас становятся недавние лекции Сталина студентам-свердловцам об основах ленинизма.

— Из всех попыток после кончины Владимира Ильича сжато изложить основы его учения эти лекции — самая удачная, — добавил он. — Изложение в них ведется в свете современной борьбы партии за чистоту ленинизма, против оппозиционных извращений.

— Да, я это знаю.

Мария Ильинична отвернулась и продолжала смотреть на мелькавшие по сторонам шоссе березки.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава первая

1

В один из теплых прозрачных вечеров ранней осени двадцать четвертого года старомодная линейка на добрую дюжину путников, с высоким длинным сиденьем на обе стороны, загруженная всего лишь двумя пассажирами и запряженная парой крупных гнедых коней, подкатила к большому селу, над которым белела колокольня. В сумерках можно было разглядеть, что многие избы в селе построены на украинский манер — белеными мазанками.

Правил лошадьми с высоких козел сгорбленный старикан в облезлом зипунчике. Кружок седеньких подстриженных волос, торчавших из-под картуза веером, выдавал в нем бывшего господского кучера, а гладкие спины коней лоснились не хуже, чем в довоенные времена.

Лошади без понукания прибавили рыси и перед околицей на оживленном ходу привычно свернули вправо, оставляя в стороне убегавшее стадо соломенных крыш. Линейка вкатилась в настежь распахнутые ворота с решетчатым коньком, на котором мелькнуло название дома отдыха: «Марфино». С тихим потрескиванием рессор экипаж, покачиваясь, помчался под еле ощутимый уклон по ровному мягкому грунту темной аллеи. Вверху почти смыкалась густая листва высоких тополей, оставляя узкую полоску неба с первыми загоравшимися звездами. В конце длинной прямой аллеи не по-деревенски ярко светились огни электрических лампочек.

После двух часов езды со станции в обществе скучноватого случайного попутчика Константин Пересветов ощутил неожиданный прилив приятного возбуждения и безо всякого повода, зная, что никто на него не смотрит, рассмеялся. Об этих новшествах — домах отдыха — он знал лишь с чужих слов и не представлял себе, что его ожидает. Два-три года тому назад в городах молоко выдавалось одним детям, а тут, говорят, кормят так, что человека может разнести до неузнаваемости. Если б не путевка, выписанная без его ведома Марией Ильиничной, поехал бы лучше на охоту. В сентябре начинают идти на пищик рябчики, да и глухарей он столько лет бесплодно мечтает покараулить на осинах… Или в Варежку бы съездил, своих повидать.

В общем, неудачно вышло. Со школьных лет он ни разу не бездельничал месяц подряд, а теперь укатил сюда, бегло повидавшись с Ольгой, только что вернувшейся в Москву из Еланска, куда она ездила к детям. «Целый месяц идиотского времяпрепровождения!» — нетерпеливо вздыхал Костя в вагоне.

Правда, за последние недели он сильно устал. Газета редко отпускала раньше часа ночи, а по утрам регулярно работал дома или в библиотеке. И все же его всю дорогу грызла досада, что поддался на уговоры Ольги «хоть раз отдохнуть по-настоящему». Она вынула из его чемодана книги, еле удалось отвоевать недавно вышедший десятый том Ленина с «Материализмом и эмпириокритицизмом».

И вот сейчас, когда они вкатили в эту темную аллею, еще дышавшую теплом погожего дня, Константин ощутил вдруг любопытство и интерес к окружающему.

Перед двухэтажным зданием бывшего княжеского дома встречали новичков отдыхающие. Едва лошади повернули в объезд клумбы, с пузатой вазой посредине, как на подножку вскочил на ходу и обнял Костю Сандрик Флёнушкин. О его пребывании в Марфине Пересветов знал. Хохоча, Сандрик, точно ребенка, на руках снял приятеля с экипажа и поставил на землю.

Подбежали гурьбой какие-то юнцы, с засученными по локоть рукавами рубашек, подошли девушки; посыпались вопросы. У крыльца, под самой лампочкой, стояла женщина с перекинутой на грудь косой. Ее лицо было затенено.