— Вы лишаете романиста права размышлять над жизнью?
— Пускай размышляет, когда пишет, а я прочту — так уж как-нибудь сам поразмышляю.
— Своеобразное у вас понимание задач художественной литературы! — насмешливо заметила Уманская. — Я бы даже сказала, несколько архаическое.
— Почему? По-моему, самое обыкновенное, — возразил Пересветов, задетый ее тоном. — Роман — не лирическое стихотворение, где поэту «якать» сам бог велел. Меня интересует не романист, не его упражнения в красноречии. Пиши, пожалуйста, памфлет, но не выдавай за роман. Есть же какие-то законы жанра. Если мне вместо живых персонажей подсовывают всюду самих себя, на каждой странице пичкают меня остротой, нравоучением или публицистическим выкрутасом, пусть даже тридцать раз умным и правильным, — я начинаю подозревать, что автор принимает меня за невежду, не читающего газет… Кстати, газеты у нас совсем не те, что были, скажем, при Чернышевском, которому поневоле приходилось браться за роман как за единственную отдушину для передовых идей в легальной печати… Словом, я раздражаюсь, сержусь либо зеваю со скуки. Простите за длинную филиппику, — усмехнулся он, — сам не ожидал, что так распалюсь.
— Ну, если вам «Хулио Хуренито» скучен!..
— Я, конечно, сейчас утрирую, но… «Хуренито» я читал с интересом, многому посмеялся, а еще вряд ли раскрою. Вот «Войну и мир» пять раз прочел и прочту в шестой. Да я вашего вкуса опорочить вовсе не хочу, разным читателям нравятся разные писатели. Вот «Чапаева» — знаете роман, недавно вышел? — я перечитаю охотно…
— Перечитаете за тему, а не за литературные достоинства.
— Литературные достоинства не сами по себе существуют… Или вот Серафимовича «Железный поток».
— Нет, ваш литературный вкус я могу объяснить только вашей профессией: вам публицистика надоела в газете.
— Почему? Я свою профессию люблю. Я не люблю суррогатов. Публицистика так публицистика, роман так роман. Да вы не подумайте, — добавил он, — что я так уж начисто против «рассуждений» в романах. Ведь вот и в жизни мы с вами рассуждаем. Все дело в мере. Можно целый роман написать об идейной жизни, где люди будут рассуждать, но это должна быть их жизнь. Понимаете, жизнь! А не рассуждения автора, по его произволу вложенные в их уста.
— Скажите, а какой из наших нынешних литературных группировок вы отдали бы предпочтение?
Костя пожал плечами:
— Я не настолько в них разбираюсь.
— Мне казалось, кто-кто, а уж вы должны бы стоять за мировоззренческую литературу, как вы ее назвали.
— Я назвал ее мировоззренческой в том смысле, что она мечется в поисках мировоззрения. У западноевропейских интеллигентов ее скоропалительные обобщения нарасхват, а у меня мировоззрение устоялось, мне готовых выводов подсовывать не нужно. Эти писатели приводят к нам за собой какие-то слои интеллигенции, за что им и низкий поклон, но нам самим «властители дум» нужны не такие…
— Скажите, — спросила Уманская, — в редакции «Правды» вы в каком отделе газеты работаете?
— У меня отдел «белой» прессы. Летом приходилось еще править, а иногда и писать передовицы.
Уманская покачала головой:
— Смотрите, как ЦК смело выдвигает молодежь!
Узнав, что у Кости двое детей, она казалась удивленной.
ebooksa