Ее все обступили.
— Что ваш московский Мейерхольд! — задорно отвечала она. — У него только лестницы да качели, а вот у нас в Ленинграде «фэксы» его давным-давно переплюнули. Гоголевскую «Женитьбу» ставили с участием цирковых клоунов, с негритянским оркестром и даже с сыщиком Пинкертоном!
— Это что еще за «фэксы»?
— «Фабрика эксцентрического актера» — так они себя называли. Главная их задача была офеломить зрителя.
— Ошеломить нас вам, безусловно, удалось, — с улыбкой заметила Уманская. — Но я бы на вашем месте не решилась так беспощадно расправляться с новым театром. Все-таки это революционный театр.
— То есть хочет им быть? — полувопросительно возразил Костя.
Уманская быстро повернулась и взглянула на него, чуть снизу, — они стояли рядом.
— Вы хотите сказать, что он еще не нашел себя?
— Это разговор долгий, — уклонился Пересветов, досадуя, что заговорил.
В глазах Уманской, темная радужная оболочка которых почти сливалась с их зрачками, мелькнуло недоумение. Она отвернулась и спросила Женю:
— Сатиру эту вы сами сочинили?
— Кое-что сами, кое-что позаимствовали.
Рядом с ними рабочий, из отдыхающих, рассказывал:
— А я прошлый год жену в Москве в театр повел, на «Озеро Люль», кажется, что ли. Так там на сцене пальбу из настоящих пулеметов открыли холостыми патронами. А жена была на сносях. Мы еле ноги унесли из театра, с ней чуть родимчик не приключился…
На следующий день Уманская и Пересветов сидели поодаль друг от друга на плетеном диванчике в колеблющейся пестрой тени деревьев. Они встретились в аллее случайно.
— Я не поклонник такой манеры художественного письма, — говорил Костя, поглядывая на книгу о похождениях Хулио Хуренито, зажатую в ее руке. — Говорят, в «Прожекторе» кто-то назвал Эренбурга «вридом» Анатоля Франса, чуть ли не Вольтера. Хм! Во времена Вольтера не существовало нынешних политических партий. А в наши дни — писатель в позе мыслителя-одиночки?.. — Пересветов иронически скривил губы. — Конечно, сейчас Эренбург идет к нам…
— А я таких писателей люблю! — с живостью возразила Уманская. — Они заставляют мыслить, если даже в чем-то с ними не согласишься.
— Что ж, литература эта мировоззренческая, не литературные семечки вроде «Тарзана» или романов Уэдсли и Кервуда, которых у нас взялись переводить и издавать тоннами. Да ведь идея в романе сильна, когда забирает читателя через глубину чувства, а такие писатели — мало того что не большевики, они еще и рационалисты по складу дарований. В результате книги их работают вполсилы. В них много умственной акробатики, рафинированной пищи для литературных гурманов… Новое в советской жизни для них за семью печатями, они лишь разоблачают капитализм или его отрыжки у нас, при нэпе.
— Вы рассуждаете утилитарно! С пропагандистской точки зрения я готова с вами согласиться, для массы действительно нужна другая литература, воздействующая прежде всего на чувства. А для нас с вами?
— Тут я себя от массы не отделяю, — возразил Константин. — Роман должен меня потрясти, обогатить жизненным опытом, в нем я ищу реальных картин жизни, а не рассуждений «по поводу».
ebooksa