— Вы себя не уговаривайте. Видел я ее фотографию. И последнее письмо к нему читал.
— Он сам вам показал? — спросила она сразу.
— Это все равно. Видел — и баста.
— Джо! Неужели вы рылись в его вещах?
— А, черт! Мы же хотим ему помочь, и я и вы, мэм! Ну, ладно, сделал то, что по светским заповедям не положено, но сами знаете, ведь я могу ему помочь, черт меня дери, только не надо на себя запреты накладывать. А если я вижу, что так надо, так мне никакие запреты не помеха.
Она смотрела на него, и он заторопился:
— Понимаете, мы с вами знаем, как ему помочь, но если вам постоянно будут стоять поперек дороги всякие правила — того джентльмену нельзя, этого нельзя, — так вы ему ничем не поможете. Вам понятно?
— Но почему вы так уверены, что она от него откажется?
— Я же вам говорю, прочитал ее письмо: вся эта дурацкая чушь про рыцарей воздуха, про романтику боя, — нет, про это даже слезливые толстухи думать забывают, когда шумиха кончается и все эти мундиры и раненые не только выходят из моды, но просто надоедают.
— Но откуда у вас такая уверенность? Ведь вы ее даже не видели.
— Видел, на фотографии: этакая хорошенькая вертушка, волосы пышные. Как раз такая невеста, как ему полагается.
— Почем вы знаете, что все так и осталось? Может быть, она давно забыла его. А он, наверно, ее и не помнит.
— Нев том дело. Если не помнит — хорошо. А вдруг он всех узнает, всех своих родных. Тогда ему, вероятно, захочется поверить, что в его жизни еще не все пошло кувырком.
Они помолчали, потом Гиллиген сказал:
— Мне бы с ним раньше познакомиться. Мне бы такого сына… — Он допил остатки.
— Да сколько же вам лет, Джо?
— Тридцать два, мэм.
— Откуда вы так хорошо знаете нас, женщин? — спросила она глядя на него с любопытством.
Он коротко ухмыльнулся.
— Не то что знаю, просто говорю — и все. Наверно, напрактиковался. Все от разговоров. — В голосе слышалась едкая насмешка. — Столько болтаешь, что рано или поздно скажешь верные слова. Вы-то не очень разговорчивая.