Я нахожу свой пакет, из которого вытаскиваю джинсы и футболку и запихиваю их в сумку.
«Пенья, Эми». Я надеваю мамино обручальное кольцо на палец, и оно мне как раз. Улыбаюсь маминому либрексу под названием «Две жизни Уилла Шортца в воскресных кроссвордах «Нью-Йорк таймс»». Я представляю, как она сидит за кухонным столом, с чашкой кофе в одной руке и голотаком в другой, и печатает. «Умница!» – кричит она и кивает, когда либрекс наигрывает мелодию, подтверждая разгаданный кроссворд. Едва приходит воскресный, она уже ворчит над головоломкой и усерднее тычет голотаком.
Пушинка, Рыжий и Сума тоже должны получить дорогие их памяти вещи, чтобы вспомнить о родителях. Но у меня нет времени искать. Вдруг в голову приходят слова Нилы: «Сума Агарваль будет Зеттой-два всю оставшуюся жизнь». Я иду к первому ящику и нахожу этикетку «Агарваль Сума» и открываю пакет. Я достаю папку с названием «Как научить ребёнка писать». В папке странички со стикерами и рисунками. На всех единороги, танцующие, поющие на радуге…
Достаю одежду Сумы. И, конечно, её фиолетовую толстовку с серебристым рогом на капюшоне. Я скатываю волшебную толстовку, джинсы и бросаю на дно сумки.
Следующая этикетка с подсветкой «Агарваль Прити». Я открываю пакет, и из герметичного мешка доносится слабый запах сирени. Я вынимаю детский альбом и открываю его. Нажимаю на первую страницу, и слышится перезвон колокольчиков. Передо мной вдруг появляется трёхмерная голограмма: Сума с двумя дамами, одну из них я помню с первого дня, когда они обогнали нас на тропе. Я нажимаю страницу за страницей и вижу голограммы: Сума играет в парке, ест пиццу, в центре которой стоит свеча с цифрой пять, видимо, на день рождения, бегает и учится кататься на ховерборде.
В последней голограмме Сума чуть старше, они сняты вдвоём с мамой, которую я видела. Сума неизменно закатывает глаза и морщится, а мама целует её в щёку. Я сглатываю огромный подступивший к горлу ком. Как только она вырвется из Коллектива, Сума отдаст всё за такой поцелуй.
Интересно, что произошло? Родители развелись? Кто-то умер? И хотя мне тоже не на что надеяться, у меня есть Хавьер.
А Сума одна.
Жаль, что мне неизвестны фамилии Пушинки и Рыжего – я бы нашла что-нибудь, принадлежавшее их семьям. Но они не будут одинокими. Мы с Хавьером станем их новой семьёй. Я прячу детский альбом в сумку и возвращаюсь к выходу. Как и раньше, выползаю через спальную ячейку Вокси, вставляя в дырку скрученную бейсбольную карточку, и дверь за спиной захлопывается. Выбравшись из ячейки вместе с сумкой, встаю на ноги и вижу Вокси. Опять я его не заметила. Я вешаю сумку через плечо, как ни в чём не бывало.
– Что ты делаешь? – спрашивает он.
– Мне хотелось взглянуть ещё раз. А ты был занят.
– Мы же договорились. А ты мне не рассказала ни одной cuento.
У меня нет на это времени. Особенно если Нила его раскусила. И я вдруг понимаю, почему иногда рассказы Литы оказывались хорошей подмогой, когда мы с Хавьером отказывались идти спать.
Вокси фыркает и скрещивает на груди руки, ну прямо как Хавьер перед Литой.
– Ты обещала.
– Хорошо, – вздыхаю я.
Что бы сейчас сделали Лита или тётя Берта?
– Ты слышал cuento про Ла Льорону?
– Что это? – спрашивает Вокси.
Я щёлкаю пальцами у него перед носом.