Последняя сказительница

– Мне надо закончить работу. Я обещала Канцлеру.

Вокси смотрит на меня, закусив нижнюю губу, как Хавьер в детстве.

– Ладно, ещё одну.

Я поднимаю его и кладу в постель, накрывая одеялом и подтыкая уголки.

– Había una vez крошечный муравей, которому очень хотелось сделать что-нибудь большое и важное, а не таскать весь день кукурузу.

Вокси тихонько вздыхает и устраивается на подушке.

– Я не знаю, кто такой муравей, но эта сказка не такая страшная…

Из коридора слышатся шаги. Они приближаются.

– Льорона, – шепчет Вокси, раздувая ноздри.

Я хватаю сумку и бросаюсь к выходу, прижавшись спиной к стене. Вокси выглядывает из ячейки, и я подношу к губам палец. Дверь открывается, и входит Нила.

– Привет! – кричит Вокси, отвлекая внимание на себя. Она проходит к нему, не замечая меня.

Затаив дыхание, я проскальзываю через дверной проём в коридор, выжидаю, когда закроется дверь, и со всех ног бегу к лифту.

Оказавшись внутри, нажимаю на кнопку трюма. Вытаскиваю книгу Хавьера из сумки и сжимаю её в руках.

Получится ли у меня? Если Эпсилон-пять не помнит, что его зовут Хавьер, что он сделает? Я подношу книгу к носу и вдыхаю слабый запах спальни Хавьера. Должно получиться. Кладу её обратно.

И продолжаю опускаться, пока не добираюсь до уровня трюма.

Дверь открывается, и я выхожу.

Все контейнеры передвинуты к входному трапу для полёта на Саган, которого теперь не будет.

От этого в центре пещеристого трюма темно, слабо мерцают только бочки со стазисным гелем между пустыми капсулами. Я спешу к ближайшей бочке и пытаюсь её открыть. Дрожащими руками я вынимаю из сумки последнюю склянку. Я касаюсь пальцами стазисного геля, они горят и покрываются иголочками, прежде чем онеметь. Ошибиться нельзя. Надеваю перчатки и, поместив склянку в гель, открываю крышку и оставляю яд внутри – тут его никто не найдёт. Потом снимаю перчатки и бросаю туда же.

Закрыв бочку, я с облегчением вздыхаю. Сзади около лаборатории виднеется слабый свет из комнаты Хавьера – ещё один признак жизни.

Я иду к его комнате и слышу, как эхо разносит мои шаги. Наверное, Хавьеру страшно одиноко в этом гигантском пространстве, где не с кем ни поговорить, ни спеть, ни поесть. Представляю, как бы это напугало семилетнего Хавьера. Смеялся ли он когда-нибудь или плакал, после того как его разбудили?