Девушка не шла — летела! Мимо колодца…
— Здрасьте, тетя Таня… Баба Лида, здрасьте…
— Здравствуй, здравствуй, Женечка. Ты куда это такая красивая?
— Да так… по делам.
— Эх, молодежь. Все у них какие-то тайны. Вот в наши-то времена…
— Ивановна! А ты танцы-то их видела?
— Одни фокстроты, поди?
— Сама ты фокстрот! Про почтальона-то слышала?
Вот тут Женечка навострила уши. Остановилась, нагнулась, делая вид, что поправляет гольфы…
— Ты, Танюша, про нашего, что ль, почтальона говоришь, про Славу Столетова?
— Ну да, про него. Про кого же еще-то? Говорят, милиция про него справлялась.
— Да ты что!
— Да-а. Никандровна сама слышала, когда с письмом приходила. А почтальон-то на похороны уехал. Умер у него кто-то.
— А! То-то, смотрю, его не видать, Авдотья почту носит.
«Нет почтальона! Уехал. Тем лучше! Никто тогда и не помешает… Так! Сначала — за Максом. Скорее».
Скорее не вышло — задержалась у дома Потаповых. Дачник Мельников как раз выкатывал мотоцикл. Распахнул тяжелые воротные створки, некогда выкрашенные в голубой цвет, от которого остались одни ошметки.
— Здравствуйте, Женечка! Какая вы нынче нарядная! Про гербарий помните? Можем хоть прямо сейчас.
Дачник, как всегда, выглядел франтом. И пусть кирзовые сапоги, старые галифе и куртка — зато белая выглаженная рубашка и тоненький, веревочкой, галстук, на зависть всем местным модникам!
— Ой, Михаил Петрович, здравствуйте. Не, сейчас я не могу, спешу. Давайте в другой раз.
— Как скажете, душа моя! Договоримся. А куда вы спешите, если не секрет? А то подвезу, — Мельников радушно кивнул на мотоцикл. — Нет, в самом деле.