Дневник провинциальной дамы

(Не понимаю, что побудило меня позже нанести ей ответный визит, но отчетливо помню, что испытала огромное облегчение, не застав ее дома.)

Миссис Коллингтон-Клэй говорит, что ее соседка – моя давняя подруга. Помню ли я Памелу Прингл? Вынуждена ответить, что нет. Тогда, возможно, я знаю ее как Памелу Темплер-Тейт? Снова говорю «нет» и подавляю порыв ехидно добавить, что даже не слыхала о такой. Миссис К-К не сдается и самоуверенно предлагает некую Памелу Стивенсон, которую я тоже отвергаю. Тогда миссис К-К заявляет, что уж Памелу Уорбертон я должна помнить. Я почти окончательно сбита с толку, но признаюсь, что как-то раз примерно двадцать три года назад встретила на пикнике у реки необычайно хорошенькую девчушку по имени Памела Уорбертон. Вот и славно, говорит миссис К-К, что я вспомнила! Памела Уорбертон вышла замуж за джентльмена по фамилии Стивенсон, сбежала от него с другим джентльменом, которого звали Темплер-Тейт, но тот союз оказался неудачным и закончился разводом. А теперь она замужем за мистером Принглом, который очень богат. У него какие-то дела в Сити. Дети от Темплер-Тейта живут с ними, а ребенок от Стивенсона – нет. Памела поселилась в «красивом старинном местечке близ Сомерсетшира», и миссис К-К надеется, что я ее навещу. Я же настолько потрясена необычайными приключениями моей ровесницы, что могу выдавить из себя только: «Да, непременно» – и довольно неискренне выразить слабую надежду, что Памела все такая же хорошенькая, какой была в восемнадцать лет (верх абсурда!).

Наконец миссис К-К говорит, что ей очень понравилась моя книга. Благодарю за отзыв. Она спрашивает, долго ли я ее писала, и я отвечаю: «О нет!» – потом думаю, что это прозвучало самодовольно и надо было сказать: «О да!» Миссис К-К уходит.

Гляжу на себя в зеркало и мучительно напрягаю воображение, пытаясь представить, что миссис К-К скажет обо мне мужу, когда вернется домой. Этот полет фантазии совершенно лишает меня сил. Не хочется признавать, что это как-то связано с исключительной биографией Памелы Прингл, неизвестной мне до сего дня. То, что наши жизненные пути очень сильно разошлись с той далекой встречи у реки, – неоспоримый факт. Не представляю, какие обстоятельства вынудили бы меня расстаться с двумя мужьями подряд, но почему-то сильно огорчена неизбежным выводом, что вероятность такого поступка в моем случае практически нулевая.

Пишу Роуз, что приеду к ней на неделю и посмотрю школы для Вики, но не могу обещать, что выберу какую-либо из них.

21 июня. В полученной корреспонденции оплаченные счета приятно и непривычно преобладают над неоплаченными.

Собираю вещи и объясняю Роберту, что после Лондона еду в Брюссель на международную Литературную Конференцию. Он, похоже, не понимает, и я повторяю объяснения. Увы, чем дальше, тем больше они похожи на жалкие оправдания, а не на твердые и продуманные доводы.

Мадемуазель спускается вскоре после завтрака и прохладным тоном пространно сообщает, что Хотела бы Поговорить со мной, когда у меня найдется десять минут. Говорю, что они найдутся прямо сейчас, но она отвечает, что не хочет déranger la matinée[207] и лучше подождет. Провожу утро в крайне неприятном ожидании разговора и ни о чем другом думать не могу.

(NB. Знаю, что это по-детски, но никак не могу избавиться от всеобъемлющего чувства вины.)

Разговор с Мадемуазель происходит после обеда и оправдывает все неприятные ожидания.

(NB. Распространенная максима «все было не так плохо, как ожидалось» снова оказывается полной чушью.)

Главные выводы, сделанные из этого крайне тяжелого разговора: (а) Мадемуазель pas du tout succeptible, tout au contraire[208]; (б) она глубоко blessée, froissée и agacée[209]; (в) она вынесет любые унижения и лишения, если хотя бы ужин ей начнут подавать вовремя.

Неожиданное привнесение в ситуацию нового элемента окончательно лишает меня самообладания, и мы обе плачем.

В промежутках между всхлипываниями констатирую, что мы обе желаем Вики только лучшего. В доказательство этого Мадемуазель предлагает порезать себя на мелкие кусочки, и мы решаем пока отложить дальнейшее обсуждение.

Своими переживаниями французы изматывают не только себя, но и окружающих, а еще обладают явным талантом доводить других до такого же накала эмоций.

Интересно, как бы отреагировал на такой разговор Роберт, но раздумывать об этом нет сил.

23 июня. Испытываю величайшее облегчение от того, что я наконец-то в Лондоне. Роуз при виде меня первым делом спрашивает, не умер ли кто. Рассказываю, какая атмосфера преобладает в доме в последнее время. Роуз уверенно заявляет, что вполне меня понимает и что чем быстрее я сделаю перманент, тем лучше. Следуя этому совету, тут же записываюсь к парикмахеру.

Идем посмотреть на Чарльза Лоутона[210] в «Отсроченном платеже»[211], и я окончательно утверждаюсь во мнении, что он – самый умный актер, которого я видела. На английской сцене, космополитично уточняет Роуз. Я многозначительно поддакиваю, хотя (надеюсь, Роуз этого не понимает) мое знакомство с другими «сценами» сводится к «Герцогине Герольштейнской»[212] в детстве в Булони и Сашá Гитри[213] в Париже одиннадцать лет назад.

24 июня. Роуз везет меня в школу, которая мне «скорее всего, не понравится». Я спрашиваю, зачем тогда туда ехать. Роуз отвечает, что нельзя пренебрегать ничем – надо же «оценить диапазон».

(Совершенно нерациональный подход, если подумать, но пока удовлетворяюсь этим ответом.)