Дневник провинциальной дамы

Как это могло произойти?

Мы с Роуз идем на французскую комедию «Миллион»[214] и очень весело проводим время. На выходе встречаем канадца, хорошего приятеля Роуз, который приглашает нас обеих на ужин и в театр завтра вечером и говорит, что приведет друга. Мы принимаем приглашение, и я снова поздравляю себя с удачным перманентом.

Совесть вынуждает меня намекнуть Роуз, что, вообще-то, я приехала в Лондон искать школу. Роуз говорит, что да, конечно, у нее в списке осталась одна школа, она мне точно понравится и как раз сегодня днем мы туда едем.

Спрашиваю Роуз, что это за приятель из Канады, и она отвечает, что они познакомились во время путешествия по Италии, что не очень стыкуется. Потом она добавляет, что он очень милый и у него мать в Онтарио. Для меня что Онтарио, что Оллендорф звучит одинаково, но я в этом не признаю́сь.

После ланча (котлеты отличные и весьма непохожи на невдохновляющее блюдо с таким же названием, которое довольно часто подается дома) едем на «зеленом» автобусе[215] в местечко Миклхем[216], рядом с городом Лезерхед. Найдена идеальная школа! Директриса сразу же спрашивает, как зовут Вики, и далее в разговоре постоянно упоминает ее имя. Здание, сад и дети очаровательны, нигде не видно бинтов, а Ремеслам уделяется ровно столько внимания, сколько нужно. На столе лежит мое любимое периодическое издание: «Время не ждет», и Роуз еще в самом начале энергично кивает мне за спиной директрисы. Тоже киваю, но чувствую, что обо мне будут лучшего мнения, если окончательный ответ пока не давать. Так и делаю и после краткого обсуждения платы за обучение (сумму не назовешь чрезмерной) мы уезжаем. Роуз полна энтузиазма, я говорю, что должна посоветоваться с Робертом, но это скорее pour la forme[217]. Итак, судьба Вики решена.

29 июня. Вечер проходит превосходно благодаря Роузову канадцу. Он приводит с собой симпатичного приятеля-американца, мы ужинаем в экзотическом и дорогом ресторане, где полно знаменитых литераторов и театральных деятелей. Приятель-американец шутит, что, насколько он понимает, я написала книгу, но он не станет из-за этого думать обо мне хуже, а позже спрашивает название книги, деловито записывает его на программке и кладет ее в карман.

Нас везут в «Беркли»[218], где мы засиживаемся до двух утра, и наконец провожают домой. Американец спрашивает, есть ли у меня тоже квартира. Признаю́сь, что, увы, нет, и все соглашаются, что это ужасная оплошность, которую надо поскорее исправить. Далее следует серьезное обсуждение этого вопроса на улице, и на счетчике такси набегает огромная сумма.

Наконец расстаемся, и я говорю Роуз, что это самый прекрасный вечер за много лет. Она отвечает, что от шампанского часто так бывает, и мы расходимся по спальням.

Риторический вопрос: Правда же от употребления алкоголя есть не только плачевный, но и полезный эффект – повышение самооценки? Сегодня вечером ответ, несомненно, «да», но я не готова делать прогноз на завтра.

30 июня. С изумлением осознаю, что Литературная Конференция в Брюсселе вот-вот начнется, а мне еще столько нужно сделать: сборы, паспорт, покупка билетов, обмен денег… С помощью Роуз большая часть этих задач выполнена, и я пишу Роберту длинное письмо о том, куда телеграфировать, если что-то случится с детьми.

Решаю ехать в шелковом платье в серо-белую клетку.

Звоню Секретарю Литературного Клуба уточнить, каковы дальнейшие шаги, а ее помощница слегка укоризненным тоном сообщает, что Конференция началась утром и делегация отплыла еще вчера. Ошарашена этой новостью, но Роуз, как обычно, меня успокаивает и говорит, какая, мол, Разница, если я приеду позже? Подумав, соглашаюсь, что никакой. Мы проводим вечер за душевными разговорами, и Роуз спрашивает, зачем вообще ехать в Бельгию. Я упорствую и говорю, что Планы есть Планы и вообще хочется посмотреть страну. Больше эта тема не поднимается.

2 июля. Не могу решить, жарко будет или холодно. Наконец решаю, что Жарко, и облачаюсь в шелковое платье в серо-белую клетку, в котором очень себе нравлюсь, и черную шляпку. Небо тут же заволакивают тучи, и становится прохладно. Заканчиваю собирать вещи, и, поскольку теперь холодно, достаю из чемодана синий жакет с юбкой и джемпер из шетландской шерсти[219]; переодеваюсь, а платье в серо-белую клетку неохотно убираю в чемодан, где оно помнется. Черная шляпка теперь не подходит, и я долго примеряю оставшиеся шляпки, коих в гардеробе три штуки.

Спохватываюсь, что уже поздно (поезд, согласованный с пароходом, отбывает через час), и вызываю такси. Из страха опоздать всю дорогу сижу на самом краешке сиденья, подавшись далеко вперед, что приводит к крайне неприятным ощущениям в мышцах. То ли благодаря этому, то ли по какой-то иной причине приезжаю на вокзал Виктория с запасом более чем в двадцать минут.

Носильщик находит мне место, и я спрашиваю, будут ли кормить в поезде. Ответ неутешителен: еда если и будет, то только на пароходе. Решаю купить фруктов, пробираюсь к большому застекленному павильону и оказываюсь перед нелегким выбором: Английские Персики по шиллингу за штуку, Клубника в корзиночках и десятипенсовые персики неуточненного происхождения. Внутренне ужасаюсь, слыша, как, несмотря на все это великолепие, прошу завернуть мне два банана, и готова к тому, что продавец откажет. Однако он не отказывает, и я возвращаюсь в вагон с бананами.

Посадка благополучно завершена. В этот раз переправа через Ла-Манш проходит легче, и мне лишь однажды приходится прибегнуть к старому испытанному средству – мысленной декламации «Австрийской армии…».

Приезжаю в Брюссель и около восьми вечера вхожу в вестибюль отеля «Британия». Повсюду красный бархат, неуместная позолоченная лепнина и члены Литературного Клуба. Мы глядим друг на друга с ужасом и недоверием. (Вопрос: Разве это не типично английская реакция и не препятствует ли патриотизм осознанию того, что гордиться тут нечем? Американцы ведут себя совершенно по-другому, и склонна думать, что в целом это создает о них гораздо более приятное впечатление.)

Наконец сталкиваюсь нос к носу со своей старой доброй знакомой Эммой Хэй, перу которой принадлежит множество известных пьес. На ней наряд изумрудно-зеленого цвета, который не идет почти никому, и невероятное количество перстней, брошек и ожерелий. Она восклицает, что уже не ожидала меня здесь увидеть и неужели я бросила семью? Отвечаю, что, конечно же, нет и предлагаю поужинать вместе. Эмма представляет меня немалому количеству литературных светил, большинство которых оказывается делегатами с Балкан.

(NB. Будет очень-преочень стыдно, если меня вдруг спросят о составных частях Балкан и тамошней политической ситуации.)

Не удивляюсь, поняв, что балканцы совершенно не в курсе того, какими трудами я известна, – как и я не имею ни малейшего понятия, чем известны они. Любезно беседуем о Бельгии (короля Альберта все любят, а у королевы Елизаветы красивые прически и наряды…) и спрашиваем друг друга, не знаком ли кто лично с господином Голсуорси. Разумеется, никто.