Дневник провинциальной дамы

25 июля. Еду в Эксетер[238] на встречу с еще одной кухаркой. Просиживаю в бюро ровно два часа двадцать минут, но она так и не появляется. За конторкой с недружелюбным видом восседает особа в оранжевом берете, и временами я спрашиваю у нее, что могло Случиться. Она говорит, что не знает, никогда, мол, такого не было, из-за чего я чувствую себя виноватой.

В бюро заходит усталая женщина в розовом дождевике и спрашивает, нельзя ли найти домработницу, которая будет и готовить, и убираться. Оранжевый берет тут же ее отшивает, мол, на такую работу в деревне желающих нет. Потом ехидно добавляет, что, если бы были, она бы уже заработала состояние. Розовый дождевик реагирует на шутку с королевской невозмутимостью и уходит. Долгое ожидание продолжается. Оранжевый берет выходит из приемной и возвращается с чашкой чая, а я предаюсь единственному доступному развлечению: в четырнадцатый раз пролистываю странную брошюрку под названием «Говорят ли с нами Мертвые?» и распотрошенный номер «Сферы»[239] за февраль 1929-го.

Оранжевый берет пьет чай и о чем-то долго шушукается с клиенткой, похожей на домработницу.

От долгого сидения деревенею так, что, кажется, никогда уже не смогу пошевелить ни рукой ни ногой. Когда мне это все же удается, обнаруживаю, что чуть не опоздала на обратный автобус. Подумываю о том, чтобы продать дом и поселиться в отеле, чем раз и навсегда решить проблему прислуги. План не вполне реалистичный и неминуемо приведет к очень серьезным разногласиям с Робертом.

(Вопрос: Не ошибается ли теория, которая приписывает праздные бесплодные мечтания молодежи? Я бы их добавила ко многим другим неподобающим и бесполезным особенностям среднего возраста.)

Провожу вечер с детьми, у которых энергия бьет через край. Они удивляются, почему это я отказываюсь играть в салочки, но с готовностью соглашаюсь просто сидеть и в третий раз слушать, как мне читают «Шиворот-навыворот, или Урок отцам»[240].

26 июля. За завтраком оживленно обсуждаем ежегодную проблему: куда поехать на летние каникулы. Я предлагаю Бретань[241] и достаю буклет Эксетерского туристического бюро, который щедро сулит солнце, море и дешевизну. Робин поддерживает мою идею, но сразу предупреждает, что лягушек он есть не станет. Мадемуазель тяжело вздыхает и предрекает всем гибель в Ла-Манше, поскольку этот год богат на naufrages[242]. Вики уводит обсуждение в сторону тем, что предлагает путешествовать по воздуху, и еще утверждает, что во Франции всех мальчиков бреют налысо, как каторжников. Мадемуазель froissée. Сначала она говорит: «Ah, non, par exemple, je ne m’offense pas, moi, mats ҫa tout de même»[243], а потом выдает длинную тираду, суть которой в том, что у Вики нет ни сердца, ни здравомыслия. Вики ревет, а Роберт говорит: «Ну вот!..» – и режет окорок.

Дискуссия возобновляется без Вики, которая время от времени вопит за дверью, но скорее машинально, а не потому, что сильно расстроена. Мадемуазель поджимает губы и повторяет, что, конечно, совершенно не нужно считаться с ее пожеланиями.

Снова завожу речь о Бретани. Робин поддерживает меня изо всех сил и говорит, что все иностранцы едят улиток. (Со страхом гляжу на Мадемуазель, но, к счастью, она этого не слышала.)

Участие Роберта в дискуссии сводится к утверждению, что его вполне устраивает Англия.

(Могла бы с ходу привести множество примеров деятельности лейбористского правительства, когда Англия далеко его не устраивала, но воздерживаюсь.)

Вопрошаю, мол, разве было бы не здорово закрыть дом на месяц и радикально сменить обстановку, ведь это пошло бы на пользу и душе и телу. (А еще выиграть время на поиск кухарки. Но это довольно прозаичное соображение я оставляю при себе.)

Уже начинаю думать, что мое красноречие возымело успех, но Роберт отодвигает свой стул со словами, что все эти разговоры – пустая трата времени, а ему надо везти теленка на ярмарку, и уходит.

Мадемуазель просит меня уделить ей десять минут, потому что ей надо со мной Серьезно Поговорить. С внешним спокойствием, но с внутренним трепетом соглашаюсь. Суть предположительно десятиминутного разговора, который в итоге длится в семь раз дольше, сводится к тому, что все это – уже слишком для нервов Мадемуазель, и если она немедленно не сменит обстановку, то может succomber[244].

Соглашаюсь, что этого необходимо избежать любой ценой, и прошу распорядиться обо всем, что ей только нужно. Мадемуазель всхлипывает и не перестает это делать, когда заходит Глэдис, чтобы убрать со стола после завтрака. (Мрачно представляю, какие пересуды этот затянувшийся tête-à-tête[245] породит на кухне.)

Все утро проходит за малоприятными занятиями, не приводящими к определенному результату, кроме того, что Мадемуазель не появляется за обедом, а дети ведут себя из рук вон плохо.

(NB. Материнское влияние – если таковое имеется – почти всегда приводит к катастрофическим последствиям. С матерью дети неизменно ведут себя намного хуже.)

Вечером снова разговариваю с Робертом о Бретани и предлагаю (памятуя о сегодняшнем ланче) нанять временного гувернера. Он бы ходил с Робином купаться (что избавило бы меня от значительной доли беспокойства) и водил детей на экскурсии. Роберт спрашивает, готова ли я платить за это десять гиней в неделю. Ответ очевиден, но я его не озвучиваю, а пишу письмо в известное бюро.

29 июля. Вопрос с Бретанью практически решен, выбрано местечко близ курортного города Динар, паспорта в спешке найдены в самых неожиданных местах (мой лежал в бельевом комоде, а паспорт Роберта служил стопором плохо закрепленного ящика в гардеробной), и срок их действия продлен по изрядной цене.

Веду длительные переговоры с туристическим бюро относительно размещения в гостинице и регистрации багажа и встречаюсь с двумя потенциальными гувернерами. В обоих случаях с самого начала возникает стойкая взаимная антипатия.