Но Климович молчал и ничего не спрашивал.
– Пуля в сердце, – наконец остановившись, сказал Худяков, сам отвечая на никем не заданный, но живший в блиндаже вопрос.
Что-то грохнуло. Это телефонист уронил телефонную трубку.
– Пошел вместе с Саенко смотреть местность, – продолжая Худяков, – сам, перед завтрашним боем. Для вас!
Он повернулся к Климовичу и сердито ткнул в него пальцем, как будто тот был в чем-то виноват.
– Искал, где танки смогут пройти. И пуля в сердце. Неизвестно откуда. Дурацкая. Как всегда, когда человек дорогой, так пуля дурацкая, – с ожесточением повторил Худяков, раскашлялся и сел в угол.
– А где Саенко? – тихо спросил Климович.
Худяков, у которого перехватило горло, молча показал рукой на дверь блиндажа.
Климович и Лопатин вышли наружу, в темноту. У входа в блиндаж стояло несколько человек. Лопатин узнал по голосам Саенко и полкового врача.
Саенко и врач стояли на дне траншеи, а наверху, на краю ее на уровне их плеч, лежало что-то длинное. Лопатин понял, что это тело Баталова.
– Двуколка не может въехать, все перекопано, – сказал в темноте чей-то голос.
– На сколько не доехала? – спросил врач.
– Шагов двести.
– Сейчас снесем, – сказал Саенко и, повернувшись и увидев фигуры Лопатина и Климовича, спросил: – Климович?
– Да.
– И я, Лопатин, – сказал Лопатин.
– Вот какое дело, – просто и печально сказал Саенко.
Он вылез из траншеи, присел на корточки рядом с телом Баталова и посветил на него фонарем.
Мертвое тело Баталова, до горла завернутое в две шипели, так, словно боялись, что ему будет холодно, лежало, вытянувшись, на санитарных носилках. На голове была фуражка. Усы казались особенно большими и черными на побледневшем лице, а на глазах лежало что-то, значения чего Лопатин в первую секунду не понял. Это были положенные вместо медных пятаков два винтовочных патрона.
Саенко снял патроны и поцеловал Баталова в закрытые глаза. Потом, отстранив санитара, сам схватился за ручки носилок у изголовья. Санитары стали вдвоем в ногах.