9) Несколько иначе и очень тонко мотивированным выглядит пример с забыванием имени, который объяснил человек, сообщивший его:
«Когда я сдавал экзамен по философии в качестве факультативного предмета, экзаменатор спросил меня об учении Эпикура, а также о тех, кто в последующие века вновь вдохнул жизнь в это учение. В ответ я назвал имя Пьера Гассенди, всего двумя днями раньше услышав его в кафе, где он был назван учеником Эпикура. На удивленный вопрос, откуда мне это известно, я рискнул ответить, что издавна интересуюсь Гассенди. Результатом стало magna cum laude [с большим почетом – лат.] в зачетке, как и закрепившаяся склонность забывать это имя. Думаю, моя нечистая совесть повинна в том, что, невзирая на все усилия, мне теперь не удается удержать в памяти эту фамилию. Как и тогда, я обязан был ее знать».
Чтобы правильно представить себе силу неприятия воспоминания об этом эпизоде на экзамене у автора приведенного сообщения, нужно знать, как высоко он ценит свое звание доктора и как много ему придется предложить взамен него.
10) Теперь добавлю еще один пример[25] забывания названия города, который, возможно, не так прост, как только что приведенный, но каждому человеку, доверяющему такого рода исследованиям, он покажется достойным доверия и весьма ценным. Наименование одного итальянского города было забыто из-за его явного созвучия с женским именем, с которым были связаны разнообразные волнительные, при пересказе не вполне, видимо, передаваемые воспоминания. Ш. Ференци (Будапешт), который наблюдал этот случай забывания, обращался с ним так, словно анализировал сновидение или идею невротика, на что определенно имел право.
«Сегодня я был в семье моих друзей, где завели разговор о верхнеитальянских городах, в ходе него кто-то обмолвился о том, что в них еще удается обнаружить австрийское влияние. Назвали несколько таких городов; захотел и я добавить один, но в голову мне не пришло его название, несмотря на уверенность, что я провел там два очень приятных дня, а это не вполне согласуется с фрейдовской теорией забывания. Вместо искомого названия в голову мне лезли: Капуя – Брешия – Лев Брешия. Этого „льва“ я представлял в виде мраморной статуэтки, стоявшей прямо передо мной. Однако я сразу же заметил, что на льва памятника Свободы в Брешии, виденного мною только на картинке, он похож меньше другого мраморного льва с надгробия швейцарского кардинала из Люцерна, умершего в Тюильри, чья миниатюрная копия стоит на моем книжном шкафу. В конце концов в голову мне все же пришло искомое название: это – Верона.
Кроме того, я сразу же понял, кто повинен в этой амнезии. Этим человеком оказалась бывшая служанка семьи, у которой я только что был в гостях. Ее звали Вероника, на венгерский лад – Верона. Из-за своей отталкивающей физиономии, хриплого, неприятного голоса и несносной фамильярности (ее она считала допустимой для себя благодаря своей долгой службе) служанка была мне глубоко антипатична. И, кроме того, еще и из-за тиранического способа обращения с детьми, мне ненавистного. Тут я понял и то, что означали пришедшие мне в голову названия-замены.
Капую я немедленно ассоциировал с caput mortuum (мертвая голова – лат.). Голову Вероники я часто сравнивал с мертвой головой. Венгерское слово „kapzsi“ (корыстолюбивый) также стало явной причиной этого словесного сдвига. Разумеется, я обнаружил и еще много прямых ассоциативных путей, связывающих Капую и Верону друг с другом в качестве географических понятий и итальянских слов с равным количеством слогов.
То же самое относится и к Брешии, однако здесь обнаруживаются окольные пути, соединяющие названия.
В свое время моя антипатия была настолько сильна, что я находил Веронику буквально отвратительной и не раз удивлялся, что у нее были любовники и ее могли любить; ведь поцелуи с ней – по моему разумению – должны были вызывать рвотную реакцию (Brechreiz)». И все же с давних пор связь с ней занимала прочное место в мыслях опустившегося швейцарского гвардейца.
Брешия, по крайней мере здесь, в Венгрии, очень часто упоминается в связи не со львом, а с другим диким зверем. Самым ненавистным именем в этой стране, как и в Верхней Италии, является фамилия генерала Хайнау, откровенно называемого гиеной из Брешии. То есть одно направление мыслей идет от ненавидимого тирана Хайнау через Брешию к городу Верона, другое – через животное-поедальщика трупов вместе с хриплым голосом Вероники (который появлялся подобно надгробию) к мертвой голове и к неприятному голосу Вероники, крайне противному моему бессознательному: Вероники, которая в свое время чуть ли не хозяйничала в доме так же тиранически, как австрийский генерал после войны за освобождение в Венгрии и в Италии.
С Люцерном связана мысль о лете, которое Вероника проводила вместе со своими хозяевами на озере Фирвальдштеттер вблизи этого города; о ней же, прозванной „швейцарской гвардией“, снова всплывает воспоминание: в семье она мучила не только детей, но и взрослых ее членов, и ей нравилась роль дамы-гвардейца.
Я нисколько не сомневался, что моя антипатия к Веронике – очень давно преодоленное чувство. Со временем она сильно изменилась внешне, да и манерами в лучшую сторону, и я мог общаться с ней (правда, мне редко выпадал такой случай) с искренним дружелюбием. Мое бессознательное, как обычно, упорно держалось за свои прежние впечатления, оставаясь неблагоприятным и злопамятным.
Тюльири намекает на еще одну персону, на французскую пожилую даму постарше, которая фактически „строила“ по самым разнообразным поводам женщин этого семейства и с которой считались ее большие и маленькие члены, да, пожалуй, и немного побаивались ее. Некоторое время я был ее élève (учеником – фр.) во французском разговорном. В связи со словом «élève» мне также приходит в голову, что, когда я посещал в Северной Богемии шурина моего нынешнего хозяина дома, мне приходилось много смеяться по поводу того, что тамошние сельские жители называли учеников (Eleven) местной лесной академии „львами“ (Löwen). Даже это забавное воспоминание могло поучаствовать в перемещении от гиен ко львам».
11) Да и следующий пример[26] может продемонстрировать, как доминирующий до этого в личности комплекс сосредоточения на себе привел к забыванию названия далеко расположенного населенного пункта:
«Двое мужчин, один постарше, другой помоложе, шестью месяцами ранее вместе путешествовавшие по Сицилии, делились воспоминаниями о тех прекрасных, богатых событиями днях. „Как называлось место, – спросил более молодой, – где мы переночевали, чтобы совершить экскурсию в Селинунт? Галатафини, не правда ли?“ Тот, кто постарше, не согласился: „Точно нет, но я тоже забыл название, хотя очень хорошо, во всех деталях помню пребывание там. У меня хватило ума заметить, что, когда кто-то другой забывает название, сразу же и у меня индуцируется забывание. Не хотите ли вместе поискать это название? Мне, однако, не приходит в голову ничего, кроме Кальтанисетто, но это название наверняка неправильное“. – „Конечно же, – сказал более молодой, – название начинается с «w», или эта буква входит в его состав“. – „Но ведь в итальянском языке отсутствует «w»“, – напомнил старший. „Да, я и имел в виду «v», вот только сказал «w», потому что давно привык так делать, опираясь на родной язык“. Старший по возрасту был против этого „v“. Он сказал: „Думается, я вообще забыл многие сицилийские названия. Вроде бы пришло время попытаться вспомнить. Как, например, называется высокогорный городок, который в Средние века именовали Энна? Впрочем, я уже вспомнил: Кастроджованни“. В следующий момент и более молодой заново отыскал в памяти забытое название. „Кастельветрано!“ – воскликнул он и порадовался, что сумел подтвердить наличие в нем упомянутого „v“. Старший еще какое-то время размышлял, знакомо ли ему это слово, но после того, как он признал название, ему пришлось поделиться сведениями, почему оно выпало у него из памяти. Он пояснил это так: „Очевидно, потому, что его вторая половина «ветрано» созвучна с «ветераном». Мне, правда, известно, что я неохотно думаю о «старении» и весьма специфически реагирую, когда мне напоминают об этом. Вот, например, совсем недавно я упрекнул одного очень близкого друга, экстравагантно одетого, за то, что он «давно уже вышел из юношеского возраста», потому что когда-то раньше утверждал относительно меня, вроде бы льстя, что я, мол, немолодой человек. То, что мое возражение было направлено против второй половины названия Кастельветрано, следует еще и из того, что его начальная часть повторяется в названии-подмене Кальтанисетто“. – „А что с самим этим названием?“ – спросил младший. „Оно всегда казалось мне уменьшительным именем какой-то молодой женщины“, – ответил старший.
Чуть позже он добавил: „Ведь название Энна также заменяло искомое. Тут мое внимание привлекло то, что появившееся в результате доработки название Кастроджованни звучит так же ново по отношению к Джованни, как забытое название Кастельветрано старо по отношению к ветеран“.
Старший по возрасту решил, что таким образом он отчитался о ходе своего забывания названия. Собственно говоря, вопрос: какой мотив привел к аналогичной утрате памяти того, кто помоложе? – не подвергался исследованию».
Наряду с мотивами забывания имен наш интерес привлек и его механизм[27]. В подавляющем большинстве случаев имя собственное забывают не потому, что оно само пробудило такой мотив, а потому, что благодаря созвучию или сходству содержания оно похоже на какое-то другое слово, против которого и направлен этот мотив. Понятно, что в результате такого ослабления требований к условиям заметно облегчается забывание происшедших событий, что имеет место в следующих примерах.
12) Д-р Эд. Хичман[28]: «Господин N. собрался что-то сообщить книготорговой фирме „Гилхофер и Раншбург“. Однако ему, несмотря на довольно напряженные раздумья, в голову пришло только название Раншбург, и это притом, что практически всегда полное название фирмы было ему хорошо известно. Придя слегка раздосадованным по этому поводу домой и считая дело достаточно важным, он рискнул задать вопрос о первой половине названия уже засыпающему, похоже, брату. Тот без промедления назвал ее. Сразу же после этого у господина N. по ассоциации со словом „Гилхофер“ всплыло название „Галхоф“. Несколько месяцев тому назад он совершил надолго запомнившуюся прогулку в „Галхоф“ в обществе привлекательной девушки. Барышня подарила ему на память некий предмет, на котором было написано: „На память о прекрасных часах в Галхофере“. Перед забыванием названия этот предмет был, вроде бы случайно, сильно поврежден господином N. при быстром выдвижении ящика, что, как он констатирует с чувством вины, по смыслу соответствует симптоматическому действию. В эти дни у него было амбивалентное отношение к этой женщине, которую он хотя и любил, но активно противился ее желанию выйти за него замуж» (Internationale Zeitschrift für Psychoanalyse, 1913, I).
13) Д-р Ганс Закс[29]: «Как-то в ходе разговора о Генуе и ее ближайших окрестностях один молодой человек собрался упомянуть о местечке Пельи (Pegli), однако с трудом сумел вспомнить его название после весьма утомительных размышлений. Вернувшись домой, он стал раздумывать над этим неприятным забыванием обычно легко вспоминаемого им названия и тут натолкнулся на очень похоже звучащее слово Пели. Он знал, что так называется остров на озере Южное, жители которого бережно хранят пару удивительных обычаев. Об этом он совсем недавно прочитал в одном этнологическом исследовании и тогда же собрался использовать эти сведения для выдвижения собственной гипотезы. Затем ему подумалось, что Пели является еще и местом действия одного романа, который он читал с интересом и удовольствием, а именно романа Лауридса Брууна „Счастливое время Ван Зантенса“. Мысли, которые почти непрерывно занимали его в этот день, были связаны с полученным им тем же утром письмом от одной дорогой ему особы. Это письмо заставило его опасаться, что придется отказаться от уже обговоренной встречи. Проведя целый день в самом дурном настроении, к вечеру он твердо решил больше не терзать себя неприятными мыслями, а по возможности безмятежно наслаждаться предстоящим и высоко ценимым им общением. Совершенно ясно, что со стороны слова Пельи в адрес этого его намерения могла исходить серьезная угроза, поскольку созвучие очень тесно связывало его с Пели. Последнее же, обретя благодаря интересу к этнологии влияние на „Я“, подразумевает не только Ван Зантенса, но и „счастливое время“ молодого человека, а по этой причине еще и те опасения и тревоги, которые переполняли его в течение дня. Показательно при этом, что такое простое толкование далось ему лишь после того, как второе письмо превратило его сомнение в радующую его уверенность в скором свидании».