Совершение панихиды назначено было на 3 часа пополудни во вторник (15) 3 марта, и разосланы были официальные приглашения представителями держав. К назначенному времени кареты посланников одна за другой начали подкатываться к подъезду русского посольства и из них выходили блестяще мундированные лица, которых любезно встречали русский императорский посланник со своей супругой, одетой в глубокий траур. Блеск разнообразных придворных мундиров, затеняемый траурным крепом всей окружающей обстановки, при тусклом мерцании трех свечей, горевшими на столе, пред которыми стояли священник и псаломщик в ожидании знака для начатия панихиды, курение ладана, густыми клубами ложившегося на группу представителей держав, и тихий говор приветствий и соболезнований – все это было торжественным и внушительным выражением господствовавшего настроения скорби. Репортеры внимательно следили за совершением панихиды и на другой день во всех газетах в Вашингтоне, в Нью-Йорке и других городах появились подробные отчеты о совершении «русского requiem`a». В вашингтонской газете «The National Republican» было напечатано такое описание панихиды:
«Резиденция русского министра, на Коннектикутском авеню, вчера пополудни была сценою внушительного и блестящего собрания по случаю поминального богослужения в честь покойного царя России. Было интересно смотреть, как дипломатический корпус и семейство министров и attaches проходили под тяжелой аркой крепа, служившего эмблемой печали. Внутри дома господствовала подавляющая тишина и царствовало настроение скорби. Окна были затенены, стены увешаны тяжелыми складками траурной материи, обрамленной шелковыми крепом и бахромой, и были видны все знаки траура, какими только восточная церковь и русский двор выражают всю скорбь по царственном покойнике. На восточном крае зала был импровизован алтарь, на котором три зажженные свечи были единственными знаками веры церкви. Впереди стояли члены русского посольства и генеральный консул Велецкий из Нью-Йорка, придворные мундиры которых были закутаны в креп и пуговицы придворного платья покрыты черным. Британский посланник с семейством, французский и германский посланники, одними словом, весь дипломатический корпус теснился позади русского посольства. Государственные секретари (министры) Соединенных Штатов, Влэн и Линкольн с супругами и нарочито приглашенными друзьями, были свидетелями религиозной службы, которую совершали отец Николай Биерринг и его помощник достопочтенный отец (!) Лопухин, из Нью-Йорка. «Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего, благочестивейшего Императора Александра Николаевича», – говорил отец Биерринг, и это было господствующим духом всего богослужения. Ему отвечал помощник и пел: «Я пролью мою молитву ко Господу, и Ему возвещу мою печаль». В заключение церемоний было дано благословение всем посредством возвышения креста и пелось провозглашение вечной памяти царственному покойнику. В одной из задних комнат дома виднелся большой портрет покойного Императора, увешанный эмблемами траура, и придавал еще больше печальной торжественности всей окружающей обстановке».
Подобные же отчеты переданы были по телеграфу в газеты Нью-Йорка, Балтимора, Филадельфии, Бостона, Чикаго и других городов страны.
Среди членов дипломатического корпуса были не только представители европейских п христианских держав, но и азиатских. Так, тут были члены китайского посольства в своих национальных костюмах, и члены японского посольства в блестящих европейских мундирах. Турецкое посольство присутствовало в своем полном составе. Замечательною особенностью его служит то, что оно все состоит из православных греков, и потому принадлежит к приходу русской православной церкви в Нью-Йорке. Предполагалось, что на панихиде будет присутствовать новоизбранный президент Соединенных Штатов Гарфильд, но многотрудная деятельность его в новом положении заставила его ограничить свое представительство первыми министрами кабинета – Блэном и Линкольном, которые резко выдавались из ряда членов дипломатического корпуса своим простым черным платьем. Для последнего из них присутствие на русской православной панихиде сопровождалось не только чувством общего соболезнования русскому народу, но и глубокою личною скорбью его собственного сердца. Он сын знаменитого президента Соединенных Штатов Линкольна, который подобно нашему покойному государю был благодетелем человечества, освободителем миллионов рабов, и подобно же нашему государю пал от злодейской руки врагов истинной свободы. Скорбные звуки панихиды по покойном государе теперь со всею тяжестью ложились на его сыновнее сердце, оживили в нем память о его доблестном отце, погибшем за благо человечества, он не мог побороть своих чувств. Он плакал в продолжение всей панихиды... Да, поистине велика темная сила адской злобы на земле, и только кровью мучеников покупается царство истины и блага в человечестве!
В ближайшее воскресенье совершена была панихида в русской церкви в Нью-Йорке. Церковь оделась в глубочайший траур, в котором, благодаря заботливости г. консула, изящный вкус счастливо сочетался со знаками тяжелой скорби. Панихида назначена была на 11 часов утра, после совершения обычной литургии; но массы американцев начали прибывать уже с раннего утра и к 10 часам не только церковь занята была вплотную, но и весь тротуар снаружи чернел народом, с которым едва мог справляться патруль полисменов из восьми человек, командированных для наблюдения за порядком. Кроме личного присутствия в русской церкви, американцы выражали свои симпатии и письменными заявлениями. Как в самый день совершения панихиды, так и на следующей день, русский священник получил массу писем с выражениями глубокого соболезнования. Письма получены были не только от жителей Нью-Йорка, но из соседних городов и даже из отдаленных штатов.
Проповедники американских церквей присоединились к общему хору сочувствия русскому народу и в своих выражали как соболезнование России, так и презрение к безумному и зверскому движению нигилизма. Один из проповедников, именно доктор Ньюман, развил по этому поводу целый трактат о свободе и злоупотреблении ею, который может быть не бесполезен для тех, кто смутно представляет себе идею свободы, каковых у нас в России, к сожалению, не мало – даже среди таких лиц, которые считают себя руководителями общественного мнения19. Проповедник взял своим текстом слова апостола. «К свободе призваны вы, братия; только бы свобода ваша не была поводом к угождению плоти: но любовию служите друг другу». Гал.5:13. «Многие воображают, – говорит проповедник, – что под Евангелием они могут делать все, что только хотят, и это без греха. Некоторые думают: что добродетель и порок суть условные термины, которые не представляют реальностей, а только условности. Иные думают, что свобода есть отрицание закона, порядка и приличия, и в приложении к нравственности, политике и благосостоянию она означает освобождение от всяких ограничений. Напротив, свобода в самом понятии своем заключает ограничение и ответственность. Безусловная свобода есть не только нелепость, но и покушение осуществлять ее есть преступление против вселенной. Человек есть организованное ограничение. Человеческое тело может расти только до известной высоты. Отбросьте этот закон ограничения, и голова человека достигла бы такой высоты, на которой невозможна жизнь. Человек может есть и пить только известное количество, может спать столько-то и может на столько-то выносить холод и жар – все это заключает в себе ограничение. Мы так устроены, что даже чувствительность имеет свои пределы. Напряжение чувства выше данного пункта ведет за собой обморок или смерть. Мы могли бы слышать музыку небесных сфер, если бы имели достаточную для этого слуховую восприимчивость; мы могли бы видеть престол Невидимого, если бы имели соответствующую оптическую способность. Наша умственная способность такова, что для нее есть известные пределы, за которыми мы не можем мыслить. Природа повсюду призывает к остановке. Человек имеет общественные обязанности, как он имеет личные права. Брак ограничивается двумя лицами, потому что число полов равно. Дети должны повиноваться своим родителям, чтобы обеспечить домашнее согласие и счастье. Организованное общество есть организованное ограничение. Это означает уступку из личной свободы для выгоды организованного общества. Правительство есть необходимость, которая вытекает из наших социальных нужд. Всякий человек так создан, что инстинктивно поручает общине своих собратий попечение и защиту его прав и отмщение его обид, и его собратья в свою очередь инстинктивно принимают на себя это полномочие. Он и они делают это со всею силою естественного закона. Тут нет места выбора – хочет или не хочет человек быть членом гражданского общества. Он становится таковым, как скоро начинает жить, и общество сразу предоставляет ему все выгоды своего попечения и требует от него исполнения известных обязанностей. Из этого взаимного отношения выходят обязанности и права патриотизма, и в признании этого отношения гражданин оказывает повиновение закону, платит налоги и полагает свою жизнь, если необходимо, за благо своей страны. В вознаграждение гражданин получает защиту жизни, собственности и семейства, выгоды воспитания и религиозной свободы. В настоящее время раздается крик против ограничений, представляемых правительством; но это крик безумных против мудрой и благодетельной обеспеченности и защиты. Это крик беззаконника, блудного сына, пьяницы, мошенника, разбойника и убийцы. Одна форма правительства, несомненно, лучше другой, но тут важнее всего не форма правительства, а характер самого гражданина. Лучшие люди живали при худших формах правительства, как апостолы при Нероне, пуритане при Стюартах. Их угнетали, преследовали, предавали смерти, а они – доблестные мужи – были образцами добродетели. Было также и то, что при самых лучших, отеческих формах правления жили самые порочные, скотоподобные люди. Из всех почетнейших слов в нашем говорильном мире сладостнейшим до очарования, могущественнейшим для одушевления служит «свобода». Она согревает наши сердца, расширяет наш ум, вдохновляет наше мужество. Из-за нее человечество боролось в течение шестидесяти веков, за нее люди умирали на костре, на поле битвы, в руках разъяренной толпы. Но какие ужасные преступления были совершаемы во имя свободы! Огни французской революции воспламенялись при криках – свобода; коммуна обагрила улицы Парижа человеческою кровью при воплях – свобода; царь России был умерщвлен во имя «свободы». Но это распущенность; это презрение к закону, порядку и приличию; это разрушение организованного общества; это означает разбой и убийство; это злоупотребление свободой. Рука, которая поразила царя России или покушалась на императора Германии, поразила бы также и президента республики. Это враги установленной власти (authority), организованного ограничения, и не должны иметь никакого потворства со стороны тех, кто любит порядок и уважает закон. В настоящее время в нашей стране раздается крик против капитала, но капитал так же необходим для благосостояния общества, как само правительство. Громадные коммерческие предприятия нашего времени, который дают заработок тысячам промышленных граждан, не могут быть ведены без громадного капитала. Эти политические и общественные заблуждения вытекают большею частью из философии свободных мыслителей, которые притязают на право мыслить, говорить и действовать – как только им угодно. Я отрицаю это право. Закон ограничения повсюду имеет такое же господство, как сам закон, и человеческая мысль не составляет исключения из этого правила. Есть, конечно, различие между способностью мыслить и правом мыслить. Я имею способность (power) мыслить, что дважды один составляет четыре, что часть больше целого, что следствие может быть без причины; но я не имею права на это. Под правом я разумею оправдание. Мыслить, что часть больше целого, значит мыслить нелепость. Вы имеете способность мыслить, что нет Бога, но вы не имеете права мыслить так, потому что вы обязаны мыслить согласно законам мысли, фактам в данном предмете и результатам, которые могут выйти из вашего мышления. Мыслить, что следствие может существовать без причины, значит совершать преступление против разума, потому что вы не имеете права мыслить то, что противно самоочевидной истине. Коммунизм и нигилизм суть выводки этой чудовищной нелепости, что человек имеет право мыслить, как ему угодно. Самый свободный в мире человек тот, кто оказывает самое полное повиновение закону, и кто признает благодетельные ограничения, в которых он создан. Это религиозная свобода в ее высочайшей форме. Это эмансипация души от греха в жизнь праведности».
III. Русская церковь в Нью-Йорке
План Нью-Йорка. – Местоположение русской церкви. – Американский дом и помещение, занимаемое церковью. – Освящение. – Настоятель и псаломщики. – Прихожане. – Летопись десятилетия. – Русское благотворительное общество. – Воскресное богослужение и пестрое собрание богомольцев.
План американских городов обыкновенно чрезвычайно прост. Он представляет собой клетчатку, правильно разделенную на квадратики улицами, носящими номерное название. Города в Америке обыкновенно так быстро строились, что уже первые поселенцы легко могли распланировать весь будущий город по своему усмотрению, а улицы проводились и заселялись с такою быстротою, что у старшин города не доставало времени на придумывание для них особых названий и потому они прибегли к самому простейшему способу – называть их числами: первая улица, вторая улица и т. д. Нью-Йорк имеет совершенно такой же план. Он расположен на продолговатом узком острове, образуемом Гудсоном и Восточною рекою с соединяющим их на севере протоком Гарлем. Остров стрелкой растянулся от юга к северу и имеет десять миль в длину и мили две в ширину. Идущие вдоль острова улицы называются авеню и их всего одиннадцать, а поперечные улицы называются просто улицами и их более двух сот, с номерным названием, кроме нескольких улиц в старой «нижней» части города, где они называются собственными именами. Заселение города двигалось от океанской пристани в глубь острова, от юга к северу; потому и счет улиц ведется от юга к северу.
В южной части города множество станций конно-железных дорог, откуда вагоны и поезда ежеминутно отправляются на север по разным авеню города. На самом берегу океанского залива расположилась станция воздушной железной дороги. Поднимемся по лестнице на высокую станцию, утвержденную на железных столбах, и возьмем билет на воздушный поезд. Поезда не заставляют долго себя ждать. Чрез минуту или две пыхтящее чудовище выскакивает из-за угла красных зданий и мгновенно останавливается у станции. «Все на борт!» раздается команда кондукторов, пассажиры с толкотней устремляются в вагоны, железные дверки защелкиваются и чудовище с пыхтением и стуком устремляется в свой обычный путь по решетчатой железной дороге, укрепленной высокими столбами над улицей. Поезд мчится с быстротою сорока верст в час и пред вами только пестрят в глазах верхушки красных и коричневых домов, да внизу еще копошатся массы суетливого люда. Кондукторы выкрикивают название станций, поезд останавливается у каждой из них через четыре-пять кварталов, чтобы в полминуты принять новых пассажиров, и мчится далее и далее на север. На одной из сороковых улиц через второе авеню идет поперечное полотно воздушной железной дороги, и наш поезд во избежание столкновений махает через него, так что полотно дороги поднимается на страшную высоту. У непривычного пассажира сердце сжимается от ужаса, и он спешит скорее сойти на ближайшей станции.
«Пятидесятая!» – механически выкрикивает кондуктор и, видя вашу русскую мешковатость, бесцеремонно выталкивает вас на станцию, чтобы защелкнуть дверку и мчаться далее. Со станции ведет вниз длиннейшая лестница более чем во сто ступенек, и упирается в каменный тротуар, над которым высится ряд шоколадных домов простой, но изящной американской архитектуры, с рядом однообразных до неразличимости подъездов. Один из средних подъездов, однако же резко выдается из ряда других. Над ним блистает золотой русский крест, под которым виднеется золотая же, но английская надпись: «Греко-русская церковь»20. Итак, вот здесь находится это русское православное святилище, единственное на всем восточном океанском прибрежье Северной Америки. Дом, в котором помещается русская церковь, находится как раз в средине квадратного квартала на левой или западной стороне улицы и ничем не отличается от соседних домов, вплотную сходящихся с ним с правой и левой стороны, под одной сплошной крышей. Весь квартал, сажен в 40 длиной, представляет как бы один большой дом, а на самом деле он состоит из семи или восьми домов. Американский дом совсем не то, что европейский. В европейских больших городах дом обыкновенно имеет десятки и сотни окон на улицу и по этажам разделяется на квартиры с одним или двумя общими ходами. Совсем не то здесь. Американцы смеются над европейским устройством. По их пословице «мой дом есть моя крепость», и американец не может терпеть, чтобы в дверь, ведущую в его дом , входил кто-нибудь другой кроме его самого и тех, кто заслужит особенного его благоволения. Поэтому дома здесь состоят обыкновенно из трех окон на улицу, редко из четырех и частенько из двух, причем каждый дом имеет свой особый парадный вход с улицы, и весь дом, большею частью в четыре-пять этажей, занимается одним хозяином. В одном этаже у него гостиная, в другом столовая, в третьем спальная, в четвертом кабинет или детская, и беганье по лестницам вверх и вниз есть самая характерная черта домашней американской жизни. Совершенно такого же устройства и дом, занимаемый русскою церковью. Он состоит из четырех этажей, имеет три окна на улицу и парадный вход, ступеньками прямо ведущий в бельэтаж.
Поднявшись по ступенькам, посетитель дергает звонок, дверь отворяется, и он вступает в узкий коридорчик, назначенный для лестниц во все этажи и занимающей пространство в одно окно. При самом вступлении в коридорчик на левой стороне посетитель видит дверь, и она ведет в самую церковь. Это небольшая комната с двумя окнами на улицу, сажени полторы в ширину и сажени три в длину. В обыкновенных американских домах этот этаж составляет так называемый парлер или гостиную и состоит обыкновенно из двух половин, разделяемых посредине сдвижными дверями. Такое устройство парлера дало возможность без всяких перестроек превратить его в церковь. Стоило только вместо сдвижных дверей поставить иконостас, и сразу передняя часть парлера стала церковью, а задняя – около полутора сажени в длину и ширину – алтарем. Такое устройство и представляет теперешнее помещение русской церкви в Нью-Йорке. На всякого посетителя она производит хорошее впечатление – изящной простоты и уютности. По стенам крестообразно повешены золоторизные иконы московского типа, перед иконостасом по обеим сторонам маленькие решетки для клиросов и над ними по одной хоругви. В левой стене посреди церкви вделан камин, обыкновенно ярким пламенем горящей во время зимнего богослужения, и весь пол покрыт хорошим персидским ковром, как это обыкновенно бывает во всяком парлере у американцев, не особенно любящих паркета. Сзади стоит несколько мягких табуретов для американских посетителей, не привыкших стоять в церкви, а пред иконостасом три подсвечника и по аналою на клиросах. Иконостас хорошей изящной работы. Он в готовом виде прислан из России. По своим размерам он, очевидно, рассчитан на небольшое помещение, но тут, благодаря описанной особенности американского дома, он оказался чересчур широким, не мог поместиться весь, и потому при постановке его пришлось сократить. Для этого обе боковые двери загнуты к стенам и представляют простые картины, а иконостас имеет только одну дверь в алтарь, именно царские врата. Это, разумеется, большое неудобство во многих отношениях и прежде всего в богослужебном отношении, так как не дает возможности для полноты великих и малых выходов, но избежать его не было никакой возможности. Вследствие этого же посетителю нельзя прямо из церкви проникнуть в алтарь. Для этого он должен выйти в коридорчики и оттуда другою дверью войти в алтарь. Обстановка алтаря очень изящна и представляет обычный тип русского алтаря. Только обращен он не к востоку, а прямо к западу, чего опять-таки нельзя было избежать в этом помещении. Из окон открывается великолепный вид на ряд маленьких двориков, покрытых зеленью виноградных лоз и плюща, а вдали величаво выдвигается белая громада нового католического собора св. Патрика. Эта неизмеримая противоположность между скромным, ни для кого не заметным православным алтарем и величавым, грандиозно-высящимся над всем городом римско-католическим храмом поразительно изображает сравнительное положение этих двух церквей в Америке. Одна еще только робко ступила на американскую почву, а другая уже пожала богатую жатву.
Осенью прошлого года, именно 12-го (24-го) ноября исполнилось ровно десять лет с того времени, как в столице восточного океанского прибрежья американского материка впервые раздалось русское православное богослужение. В этот день церковь освящена была преосвященным Павлом, бывшими епископом Аляски, совершившим в ней первое богослужение в случайную бытность свою в Нью-Йорке – проездом в Россию. Нечего и говорить, каким важным событием это было для здешней русской колонии. У меня не хватит сил изобразить те чувства, которые пережили в этот сладостный момент простые русские люди, заброшенные судьбой за океан. Достаточно сказать, что один пожилой русский матрос, уже двадцать лет живущий в Америке, до сих пор не может удержаться от слез при воспоминании, как он, в течение десяти лет, почти не слыхавший родного слова, вдруг услышал: «Миром Господу помолимся!» – «Господи помилуй!» – «Э-их, Ал-р П-ч, ровно мать родная вдруг заговорила мне», – передавал он свои чувства автору этих строк. «Я упал в землю, а слезы так-так и льются, и не знаю, как я уж и встал»... Американцы и по преимуществу из высших классов наполняли церковь, насколько позволяло помещение, и удивленно смотрели на никогда не виданное ими дотоле русское православное богослужение, а газетные репортеры разнесли весть о нем по всей стране, возвещая о новой придаче к космополитическому миру американской религиозности.
После освящения церкви началось регулярное воскресное богослужение, сначала на английском языке, а затем мало-помалу и на славянском. Настоятелем церкви состоял священник о. Николай Биерринг. Он датчанин по происхождению, родился в 1831 году в одном городке в Дании, где и получил солидное образование. По достижении совершеннолетия он был ревностным служителем римско- католической церкви и в различных странах земного шара исполнял разные поручения римско-католического начальства. В 1868 году он назначен был профессором философии и истории в римско-католической академии в г. Балтимор в Соединенных Штатах, и около года состоял на этой должности. В это время римско-католический мир был взволнован вопросом о папской непогрешимости, и когда этот вопрос, к удивлению мира, был разрешен в смысле установления догмата папской непогрешимости, дух многих ревностных католиков смутился от такой неправды. Между ними был о. Николай Биерринг. Он не мог примирить этой неправды со своими убеждениями и обратился туда, где живет вековечная неизменная правда, обратился в лоно православной церкви. В 1870 году он торжественно присоединен был к православию в церкви с.-петербургской академии и затем посвящен был в сан священника и назначен настоятелем русской православной церкви в Нью-Йорке. Все, кому приходилось входить в ближайшие отношения с о. Николаем Биеррингом, признают, что это образованный человек, начитанный в философской и богословской литературе и замечательный языковед. Кроме своего природного датского языка, он свободно говорит на немецком, английском и шведском языках и литературно знаком с латинским и французским. Это обширное языковедение дает ему возможность легко объясняться с разноязычными посетителями церкви, которых обыкновенно бывает много при каждом воскресном богослужении. Но удивительно, что русский язык совсем не поддается ему и он до сих пор не говорит и не читает на нем. Он семейный человек, имеет жену и четверых детей. Три этажа дома, в котором помещается церковь, заняты его семейством.
Помощниками настоятеля служат псаломщики. При нью- йоркской русской церкви обыкновенно состоит один псаломщик, который назначается на три года. Положение русской церкви, впервые появляющейся среди самого бойкого и развитого в мире народа, несомненно требовало большой строгости в выборе для нее как настоятеля, так и псаломщиков. При постоянной борьбе различных исповеданий и церквей в Америке, история выработала здесь замечательный тип священника, который должен всегда доподлинно знать все философские, исторические и богословские основы своей церкви, чтобы при всяком случае, а их очень много, дать ответ о своем веровании. Тоже самое конечно требовалось и от русского священника и его помощников, чтобы они могли стать в уровень со служителями других церквей. В общем философско-богословском образовании настоятель русской церкви стоит на высоте своего призвания. Но многие богословско-исторические основы русской православной церкви, придающие ей особенно отличительный характер, коренятся на востоке и в совершенстве познаются только теми, кто родились и воспитались на востоке и в лоне православной церкви. Для западного человека они неясны и недоступны. Чтобы восполнить эту сторону в представительстве русской православной церкви в Америке, необходим был для настоятеля помощник – совершенно русский человек с высшим богословским образованием. Так действительно и было с самого учреждения русской церкви в Нью-Йорке. В течение минувшего десятилетия здесь последовательно служили четыре псаломщика – все с русским высшим богословским образованием. Из них трое уже отслужили свой срок и четвертый служит теперь. Первым псаломщиком был кандидат с.-петербургской духовной академии Е. К. Смирнов, теперь состоящий настоятелем императорской посольской церкви в Лондоне. За ним следовал кандидат той же академии А. Я. Перов, состоящий теперь о. законоучителем в Елизаветинском женском институте в С.-Петербурге. Следующее трехлетие псаломщиком был кандидат киевской академии А. И. Михайловский, теперь состоящий лектором английского языка при той же академии. Теперешний псаломщик, кандидат с.-петербургской академии А. П. Лопухин, поступил на должность в конце 1879 года и состоит на ней около двух лет.
Приход здешней русской церкви не велик, но разнообразен. Кроме официальных прихожан – членов русского посольства и консульства, в него входят проживающие здесь русские, славяне разных племен и греки. Русских в настоящее время считается в Нью-Йорке около пятидесяти человек; из них с десяток образованные люди, а остальные простые рабочие, главным образом из русских матросов. При разности в образовании они все одинаковы по своей судьбе. За двумя-тремя исключениями, все здешние русские – несчастные пасынки судьбы, насильно загнаны на почву Нового Света и большинство из них находится в бедственном положении. Все это, так сказать, блудные сыны: иные бежали от русского правосудия, другие от долгов, третьи от военной и морской службы и так далее в этом роде. Но блудные сыны часто возвращаются в лоно Небесного Отца с такою пламенною покаянною любовью, какой сплошь и рядом недостает у тех, кто постоянно пребывает в этом лоне. Для многих из здешних русских церковь составляет единственную поддержку – и нравственную, и материальную. Славян также насчитывается до пятидесяти человек и большинство из них австрийские сербы, бежавшие от немецкого ига. Они хорошо понимают церковно-славянский язык богослужения. Греки составляют самую главную нацию прихода. Их считается в Нью-Йорке более ста человек; все они хозяйственные семейные люди и иные из них очень богаты, ведут обширную хлопчатобумажную торговлю. При сравнении общественного положения этих трех православных народностей в Америке, с сожалением приходится сказать, что русские оказываются менее всего способными завоевать себе сносное положение в той стране свободного труда. Грек, славянин – живо пристраиваются здесь и обзаводятся хозяйством и семейством, а русский постоянно остается пролетарием и бобылем, не будучи в силах выдерживать конкуренции более сметливых, смелых и независимых людей. Двое-трое из русских принадлежат к тем, которые в России называют себя «проповедниками честного труда». Теперешняя их жизнь в стране свободного труда показывает, что проповедовать честный труд далеко не то, что действительно жить им. Дармоедные иллюзии теперь превратились в голодную действительность.
Кстати заметить, что большинство здешних русских ведут бедственную жизнь и сожалеют об оставлении родины, заявляя, что они жестоко ошиблись в своих надеждах на лучшую жизнь в Новом Свете. Это отчасти зависит от них самих. Поистине достойно изумления то легкомыслие, с которым обыкновенно русские решаются на переезд в Америку. Большинство их прибывает в Америку не только не определив плана своей будущей жизни в стране, но часто не имея ни малейшего понятая о действительных условиях жизни, нравах и даже языке страны, в которую они переселяются. Считая достаточными те сведения, которые вычитываются в разных заманчивых и вместе лживых книжонках, переполненных всяким сказочным вздором невежественных и верхоглядных путешественников по Америке, русские едут сюда как в обетованную землю свободного, доходного и легкого труда. Между тем американский труд требует такой упорной воли, проворства и опытности в специальных ремеслах, о которых у нас не имеют понятия в России. Вследствие этого русские, даже готовые ремесленники, не выдерживают конкуренции с американцами, забраковываются на рабочем рынке и принуждены поэтому работать за половинную плату в разных сомнительных заведениях, а сплошь и рядом остаются совсем не у дел. Нечего уже говорить о бедственном и беспомощном положении тех русских, которые прибывают без всякого знания специального ремесла, с одним так называемым общим образованием. Для таких людей в Америке буквально нет места, туземная конкуренция их совсем забивает, и они-то больше и чаще всего нуждаются в пособии, до тех пор, пока не научатся какому-нибудь ремеслу. А учиться есть где. Один молодой русский, с университетским образованием, прибыв в Нью-Йорк без знания ремесла, долго находился в самом бедственном положении, пока не угодил в государственную тюрьму Пой-пой. Тюрьмы в Америке поставлены на практическую ногу, как и все у американцев, и представляют нечто в роде громадных фабрик, на которых заключенные обязательно работают в пользу государства. Нашего соотечественника приставили к шляпному ремеслу, и он за шесть месяцев своего пребывания в тюрьме так навострился, что по освобождении мог уже зарабатывать себе хлеб новоприобретенным ремеслом. Для других, которых, к сожалению, немало, и эта школа часто проходит бесследно, и они по-прежнему остаются в беспомощном состоянии.
С таким составом причта и прихода русская церковь в Нью-Йорке начала свое существование десять лет тому назад и существует теперь. Семейный элемент в приходе, главным образом греки и затем славяне, остается неизменным, так как крепко осел в Америке, a русские постоянно переменяются, кроме десятка также осевшихся людей. До основания церкви это православное население находилось в самом заброшенном состоянии. Более или менее состоятельные люди за церковными требами отправлялись даже в Сан-Франциско, за семь тысяч верст, а другие пользовались случайными проездами православных священников чрез Нью-Йорк, а большею частью лишены были всякого религиозного утешения, ослабевали в своей преданности православию и, женившись на американках, становились приверженцами исповеданий своих жен. С основанием русской церкви православное население стало сгруппировываться около нее и многие православные, женившиеся на иноверках и крестившее дотоле своих детей в иноверных церквах, новых детей теперь стали крестить в русской православной церкви. Существенных треб, конечно, при малочисленности прихода не могло быть много, и однако же за десять лет их скопилось достаточное количество для оправдания существования русской церкви в Нью-Йорке даже просто с практической стороны. С 1870 по 1880 год в ней совершено 55 крещений детей обоего пола, 12 бракосочетаний и 14 погребений. Были также присоединения к православной церкви, хотя немногие и как-то случайные. За десять лет присоединено четыре человека, одно лицо мужского пола и три женского. В том числе жена и дочь священника.
Американцы самый многочитальный народ в мире, и всякое учреждение, религиозное или политическое, может проложить себе дорогу в их сознание и завоевать их симпатии только посредством литературы. С этою целью настоятелем церкви переведено и издано на английском языке несколько сочинений, которые главным образом рассчитаны на первоначальное введение учения православной церкви в сознание иноверцев. Всякая американская церковь или община затем имеет свой литературный орган, и он считается такою необходимостью здесь, что без него американцы не могут представить себе церкви как живого тела. Ввиду этого и для православной церкви необходим был литературный орган. Такой орган основан был в конце 1878 года под названьем «Журнал восточной церкви» (Oriental Church Magazine) и теперь заканчивается уже третий год его существования. Журнал за эти три года представил массу интересного материала, имеющего очень важное значенье для ознакомления американцев не только с учением и обрядами православной церкви, но и с жизнью русского народа вообще. Это единственный орган, из которого американцы могут почерпать непосредственное и беспристрастное знание о русском народе – с его верованьями и жизнью, и он является сильным обличителем лживой неправды, распространяемой между американцами о России враждебною нам немецко-английскою печатью. Американская печать обыкновенно с живостью и сочувствием встречает каждый его выпуск. Дальнейшее его существованье несомненно составляет живую потребность церкви.
Одну из видных сторон в жизни американских церквей составляет их благотворительная деятельность. Благотворение считается существенною обязанностью церкви и в иных церквах оно достигает замечательно широких размеров. В этом отношении особенно отличается здесь римско-католическая церковь. Она имеет столько благотворительных заведений и такой превосходной организации, что даже правительство нью-йоркского штата признало эту деятельность имеющею важное общественное значение и, вопреки юридическому отделению церкви от государства, делает ей значительные денежные вспомоществования и фактически передало ей всю заботу об общественном благотворении. Каждая церковь и община в свою очередь заботится о призрении бедных членов своего прихода и для этого каждая церковь имеет свое благотворительное общество и свою кружку для «бедных прихода». Как ввиду этого общего принципа, так и особенно ввиду бедственного положения многих членов русского прихода, сама собою высказалась потребность в организации благотворения и при русской церкви. Мысль зародилась давно, но при полном отсутствии всяких денежных средств она не могла осуществиться до последнего времени. Только в конце прошлого года, благодаря содействию их высокопревосходительств русского посланника и генерального консула, настоятелю удалось собрать некоторый денежный фонд, опираясь на который можно было основать «Русское благотворительное общество». Фонд составился из добровольных пожертвований причта, членов посольства и консульства и богатых американцев. Общество оказалось чрезвычайно полезным и еще с большею силою стало собирать вокруг церкви здешнее православное население. Редкий день не заявляется какой-нибудь бедствующий русский с просьбою о пособии. Многие приходят с заявлением, что им негде ночевать и дня по два голодны. Для организации более правильной и существенной помощи, священник вошел в соглашение с богатыми американскими благотворительными обществами и за дешевую цену приобрел целую пачку билетов, дающих всякому предъявителю право на бесплатное пользование ночлегом, столом и госпиталем в учреждениях этих обществ. Всякий бедняк, получивший от него такой билет, может считать себя обеспеченным от голода и непогоды дня на два- на три. Иногда делается и прямое денежное пособие – заимообразно или бесплатно, и за минувший год обществом израсходовано уже более 200 долларов на нужды благотворения. Весть о благотворении пронеслась по всему населению, которое хоть сколько-нибудь соприкасается с церковью или даже просто с Россией. Часто приходят за пособием поляки и евреи, переселившееся из России и с грехом пополам объясняющиеся на русском языке. Однажды даже пришел немец, ни слова не знающий по-русски, но называвший себя русским и потому имеющим право на пособие, так как он несколько времени жил в России. Какую великую объединяющую нравственную силу имеет православие, можно вполне понять и видеть только на чужбине. Оно объединяет здесь в одну родную семью часто таких лиц, которые не имеют между собой ничего общего – кроме православной веры. В одно из воскресений, выходя после богослужения из церкви, я встретил у подъезда двух смуглых человек в турецких красных фесках. Они нерешительно всматривались в золотой крест и надпись под ним, стараясь очевидно проникнуть в ее смысл. Увидев меня, они обратились ко мне на французском языке, из которого, а также из бывшей у них в руках карточки я понял, что они желают видеть русского священника. Оказалось, что это турецкие подданные – православные арабы из Сирии. Прибыв в Америку, они в совершенно чуждой им стране, без знания английского языка, очутились в затруднительном положении и теперь обратились к православному священнику, как единственному руководителю, который для них, далеких сынов востока, был единственно близким человеком на далеком за океанским западом.