Пляска Бледных

22
18
20
22
24
26
28
30

В этом смысле ребята вроде того же Лекса, того же Малеуса — они правильные: едва ли эти парни поддерживают чьи-либо идеалы сейчас, скорее им нравится красивый образ из прошлого, надёжный и проверенный временем. Они понимают, что если ты хочешь чего-то достичь, то, прежде всего, должен делать это для себя и для своих близких.

— Близкие, — мысленно усмехнулся Клаус, делая новый глоток.

Яна спала в соседней комнате с подругами.

С прогулки она вернулась немного грустной. Говорила о каком-то мальчике, которого искала и с которым встретилась, но он убежал, испугался. Девочки, конечно, успокоили её, но, всё равно, она продолжала думать об этом ребёнке. Она по-настоящему воспринимала всех, собравшихся здесь, как свою семью, себя видела матерью, а он, сам Клаус, выходит, их отец.

Клаус снова посмотрел вглубь комнаты. Ребята продолжали дымить, включили тихим фоном «Перемен», обсуждали анархию.

Лекс утверждал, что она уже состоялась: народ, если и связан со страной, то лишь в моменты мятежа, в остальном — всё в руках свободной воли, каждый делает, что хочет, и единственное, что объединяет страну до сих пор — это всё те же идеи былого, общая валюта и суто территориальные границы. В остальном у руля стоят разные предприниматели со своим личным бизнесом, независимые общества по интересам, и каждый ведёт свою собственную линию.

Это ли перемены, которых так ждали в своё время? Кто знает.

Их ждали — и они свершились, а результат — ну, он просто есть, не больше, не меньше.

Солдат вздохнул, снова покачал головой. Грустил ли он? Вряд ли. Скорее — общая меланхолия.

Вернувшись к остальным, он занял своё место у дивана и пнул Лекса, попросив сменить пластинку.

— Для нашего фюрера, — засмеялся парень, понимая друга с полуслова — и из колонок зазвучали скрипучие ноты фортепиано. А за ними — нежный, низкий голос Марлен Дитрих.

Клаус кивнул, принял трубку кальяна, откинувшись на угол дивана, пыхнул кисло-сладким виноградным дымом. Да, это — колыбельная для души. Песня, от которой всегда на глаза наворачивались слёзы, которая веяла давней, казалось, уже захоронённой памятью.

Слушая эту балладу, он вспоминал Руслану — девушку, которая ему нравилась ещё в годы студенчества. Она поступила в ХПИ, изучала немецкий, думала уехать в Германию. Целеустремлённая, уверенная. Короткая стрижка, аккуратный деловой костюм. Ещё вчерашняя школьница — а уже статная женщина, знающая, чего хочет от жизни. Какое-то время они даже встречались. Немыслимая пара: он — простой парень с улицы, из неспокойного района, где ты — или реальный пацан, или хрен собачий. Она — мастистая, ухоженная, юная и романтичная. В нём она увидела, прежде всего, крепкого молчаливого качка, в меру серьёзного, в меру — в его меру, — умного, смышлёного. Играла с ним. Её забавлял их союз, хотя, оба прекрасно понимали, что будущего у них нет.

Яна на её фоне тогда казалась совсем загнанной, забитой серой мышкой: недавно выпустилась из детдома, тихая, смирная. Выживала, как могла, на стипендию, едва сводила концы с концами. Совсем не ровня Руслане. И что же теперь? Где сейчас эта «немка»?

А Королева — здесь, вместе с ним и вопреки всему, и именно с ней он по-настоящему счастлив.

Тосковал ли он по Руслане? Едва ли. Была и прошла вместе с прошлой жизнью, оставив по себе меланхолию юности. Потом была Соламит, что ныне спала с Королевой. А потом и она сама, перед армией. Другая, другая, чем сейчас.

Не осталось в ней ни отчаянья, ни боли, но — свобода и радость, странная, но яркая любовь. За этой женщиной он пройдёт до конца.

Потянувшись, Клаус зевнул, тяжело поднялся, направляясь в спальню: он уже выдыхался, за день было много событий, много новых людей.

Можно отдохнуть. Завтра обещали дождливый день — самое время для прогулки.

Остальные тоже медленно расползались по спальным местам — кто на диване, кто на ковре, кто — в кухне на коврике: каждому найдётся место по вере его.