Пляска Бледных

22
18
20
22
24
26
28
30

Так и уснули, отдаваясь чарам ночи и мерной мелодии трамвайных колёс, что возвращаются в своё депо, и лишь одинокий скрипач, что стоял изваянием в лике полной луны был их стражем, хранил их покой.

В своих снах они слышали пение забытой скрипки, что сливалась с симфонией синей мантии тёмных небес, озарённых мириадами блеклых огней — звёзд, затуманенных ликом города.

Скрипач играл, играл тихо, чтоб слышали лишь те, кто мог, кто умел и хотел услышать, и вёл, вёл свою колыбельную кровавых слёз на балу бледных теней, что окружают его, следуют за ним всю жизнь — и нет им ни конца, ни края.

Они вторят его трелям своим покойницким хором, тянут руки в надежде обрести свет — и сияют в собственной тьме, в собственном счастье.

И так — до рассвета, до новой зари, которая не заставила себя ждать.

***

Клаус проснулся с первыми лучами солнца. Остальные всё ещё дремали, в основном: кто где упал.

Небо хмурилось, а утро — давило серостью.

Хорошее утро, предвещавшее дождь, что хоть немного разбавит жару.

Потянулся, зевнул, расправляя плечи. Поднялся, осматриваясь. Кальян уже давно выдохся, а уголь истлел. Вокруг него лежали тела — уже не живые, но ещё не достаточно мёртвые. Скоро восстанут, с заходом солнца.

Хотелось курить.

В квартире Армана оказалось много разных принадлежностей для курения, в числе прочего — множество сортов табака на любой цвет и вкус, несколько трубок. Были и сладости, была и выпивка. Клаус остановился на кофе и классическом табаке.

Заварив себе обычный растворимый, но от того не менее бодрящий напиток и набив чашу трубки, он пробрался к балкону. Дверь заставлена всяким хламом из поломанных клавиатур, неисправных системных блоков и старых мониторов — настоящая свалка для ценителей истинного металла.

На балконе картина ещё милее: старое кресло в одном конце и куча всякого старья, над которым возвышался трофейный череп лося, с раскидистыми рогами, служащими вешалкой для белья.

Закинув ногу за ногу, Клаус курил, попивая кофе, приветствуя утро доброй улыбкой и синей дымкой, слушая собачий лай и пьяную ругань под окнами.

Чуть дальше виднелся большой парк Победы, куда не так давно перетащили аттракционы из Парка Горького — вместо того, чтобы списать их, как неисправные, пристроили здесь, дав вторую жизнь, и теперь это место ещё больше походило на печально известную Припять.

Настроение, что характерно, здесь примерно такое же: никакого ядерного взрыва ещё не случилось, а больных — пруд пруди.

Какое-то время ещё он стоял и курил, а после — прочистил трубку, положил её в пепельницу и покинул балкон с намерением прогуляться.

Как был — в одной рубашке да джинсах, обулся в свои кирзовые сапоги, надел фуражку и покинул квартиру.

Спустился на лифте, потом — из подъезда, вдоль по улице мимо дряхлой детской площадки со ржавыми качелями и дырявыми горками, мимо киосков с хлебом и «Кока-колой» — и дальше, к трамвайным путям, через дорогу, к парку и фонтанам.