— Чарли, — выдохнул Майкл бессвязно. — Чарли.
На него как из тумана глянуло белое лицо. Майкл перекатился на спину и лежал, отдуваясь. Жаркая ночь затихла — никаких звуков, лишь далекое бормотание уходящего поезда.
— Господи боже мой.
Майкл открыл глаза и увидел, что Чарли сидит, зарывшись лицом в ладони.
— Все хорошо, — выдохнул Майкл. — Все хорошо, Чарли. Дам я тебе денег. Я сам не знаю, о чем я думал. Да ты… ты же один из моих самых давних друзей.
Чарли покачал головой.
— Я не понимаю, — проговорил он прерывающимся голосом. — Откуда ты взялся и как сюда попал?
— Я шел за тобой. Почти по пятам.
— Я стою тут уже с полчаса.
— Очень хорошо, что ты выбрал именно этот столб — ну… чтобы подождать под ним. Я высмотрел его с моста. Он отличается от других из-за этой поперечины.
Чарли нетвердо поднялся на ноги, сделал несколько шагов и оглядел столб в свете полной луны.
— Как ты сказал? — проговорил он озадаченно минуту спустя. — Ты говоришь, на этом столбе есть поперечина?
— Да, конечно. Я долго на нее смотрел. Именно благодаря ей…
Чарли еще раз посмотрел вверх и, как-то странно поколебавшись, произнес:
— Там нет никакой поперечины.
Отпущение грехов[27]
(
Священник с холодными слезящимися глазами проливал в ночной тиши холодные слезы. Его слезы были о том, что теплые дни один за другим бесконечно клонились к вечеру, а он был не в силах достичь полного мистического единения с Господом нашим. Иногда около четырех часов по дорожке под окном проходила ватага девушек-шведок — он слышал шелест шагов, визгливый смех. Этот смех звучал для священника чудовищным диссонансом, принуждая во весь голос молиться, чтобы поскорее настали сумерки. В сумерках смех и болтовня стихали, но святому отцу часто приходилось идти мимо аптеки Ромберга, когда там зажигались желтые лампы и никелированные краны у сифонов с газировкой сверкали, и аромат дешевого туалетного мыла в воздухе казался ему безрассудно-нежным. Этим путем святой отец возвращался после исповедей субботними вечерами, и он предусмотрительно переходил на другую сторону, так что мыльный дурман улетучивался, не успев коснуться его ноздрей, и словно фимиам воспарял к летней луне.
Но не было спасения от жаркого безумия четырех часов пополудни. За окном, насколько хватало глаз, пшеница Дакоты толпилась в долине Красной реки. Смотреть на пшеничное изобилие было невыносимо, священник опускал истерзанный взор и, вперив его в орнамент ковра, мысленно блуждал в причудливых лабиринтах, всегда открытых неизбежному солнцу.
Однажды под вечер, когда он достиг точки, в которой разум останавливается, как старые часы, экономка привела к нему в кабинет красивого и впечатлительного одиннадцатилетнего мальчика по имени Рудольф Миллер. Малыш примостился в солнечном пятне, а священник за своим ореховым столом делал вид, что он очень занят. Святому отцу хотелось скрыть, как он рад, что хоть кто-то посетил его обитель, населенную призраками.
ebooksa