— Мне страшно захотелось пить, так что я подумал, почему бы не спуститься и не глотнуть…
— Я думал, ты собираешься сегодня причаститься.
По лицу мальчика разлилось глубокое изумление.
— Я совсем забыл про причастие.
— Ты попил воды?
— Нет…
Слово едва соскочило с языка, а Рудольф уже знал, что ответ неверен, но в линялых негодующих глазах, которые пристально глядели ему в лицо, истина просияла прежде, чем мальчик спохватился. И он понял, что не стоило ему спускаться, напрасно он для вящего правдоподобия решил оставить у раковины мокрый стакан, слишком дотошное воображение подвело его.
— Вылей немедленно! — приказал отец.
Рудольф в отчаянии перевернул стакан.
— Да что с тобой такое? — возмутился Миллер.
— Ничего.
— Ты ходил вчера на исповедь?
— Да.
— Тогда почему позволил себе пить?
— Не знаю… забыл.
— Может, твоя ничтожная жажда для тебя важнее, чем твоя религия?
— Забыл я. — Рудольф почувствовал, как глаза заволакивает слезами.
— Это не ответ.
— Да. Но я забыл.
— Смотри у меня! — Голос отца вознесся, в нем зазвучала настойчивая, инквизиторская нота. — Если ты настолько забывчив, что не помнишь свою религию, надо что-то делать.