– Ничего ей не рассказывай, ладно?
– Заметано… Она считает, ты просто захотела проветриться и вот-вот вернешься. Кстати, не затягивай с радостным известием, пусть она узнает, что станет бабушкой, до того, как ребенку исполнится двадцать!
Я говорю, что пока мне удается прятать живот под свитерами на три размера больше моего, признаюсь в страхах за будущее малыша. Говорю сбивчиво и многословно, ведь Клеман первый, с кем я могу поделиться. Хорошо хоть хватает ума не описывать во всех подробностях состояние шейки матки!
Он слушает – терпеливо, не перебивая, смеется, иногда охает. Разговор с братом доставляет мне несказанное наслаждение, и я в который раз понимаю, как тяжело быть в разлуке с близкими.
– Я возвращаюсь через три недели. Мы сможем увидеться?
– Конечно!
– Только для начала мне придется заехать в Ла-Рошель, нужно кое-кому… посчитать зубы.
– Не смей! – со смехом восклицаю я. – Я сама справлюсь. Эта история и так стоила мне многих потерь.
– Хорошо, что ты об этом заговорила! Я получил сообщение от Мел, она попросила твой телефон, пришлось связаться с мамой. Ну так что, можно дать ей номер?
40
Жанна
Жанна ждала писем и боялась их: получив очередное, она на несколько минут возвращала Пьера к жизни и оживала сама. Но до чего же тяжело было читать последнее слово, как больно оно ранило сердце, напоминая об утрате! Одноразовая магия, ничего не поделаешь…
Письмо, пришедшее сегодня, подействовало, как и предыдущее, разбудив давнее воспоминание. Послания окутывала непроницаемая тайна. Кому могли быть известны мельчайшие эпизоды их с Пьером истории? Она теперь ясно осознавала, что любовь, которую они столько лет питали друг к другу, была чередой коротких мгновений счастья. Коротких, но нескончаемых.
Жанна долго держала письмо в руках, чтобы не прерывать связь с миром, где теперь обретался Пьер, а когда очнулась от наваждения, убрала его в ящик ночного столика к остальным и села за швейную машинку. Это была старая ручная модель, требовавшая деликатного обращения, чтобы не порвалась нитка и не застряла игла. Жанна знала свою машинку наизусть и умела так поговорить с ней, чтобы все получалось наилучшим образом. Рассказ Ирис о женщине в инвалидном кресле зажег в ее душе слабую искорку. Она послала «сонанимателей» в подвал за оборудованием, не объяснив своих намерений, но как бы между прочим спросила у Ирис, какая фигура у ее подруги. Потом она сделала выкройку – понадобилось несколько минут, чтобы вернулись все прежние навыки.
Больше сорока лет Жанна была швеей у Диора. Она поступила на работу в Дом в двадцать лет по протекции подруги матери, подметившей терпение и талант девушки. Начав ученицей, она за десятилетия проделала путь до первой швеи мастерской. Ей одинаково нравились высокая мода и готовое платье, изготовление выкроек, вышивка и ассамбляж, она пожертвовала ради своего дела зрением и пальцами, она шила, распарывала, перешивала и переперешивала, ее терпение подверглось суровым испытаниям, но страсть не иссякла. Создание каждой вещи требовало десятков, сотен часов командной работы, а конечный результат вызывал всеобщий восторг. Уход на пенсию стал одновременно радостным событием и самопожертвованием. Жанна радовалась, что сможет проводить с Пьером гораздо больше времени, но понимала, как сильно ей будет не хватать особой атмосферы мастерской. И она «открыла» филиал в своей квартире. Жанну огорчало одно – она не встретилась с Кристианом Диором, умершим задолго до ее прихода в Дом.
Час спустя Жанна закончила работу. Она сшила три вещи, чтобы с большей долей вероятности угодить той, кому они предназначались. Возвращения Ирис с работы Жанна ждала с нетерпением ребенка, предвкушающего встречу с Пер-Ноэлем. Давненько она не испытывала такого возбуждения…
– Я кое-что смастерила для твоей подруги, – сообщила она, не дождавшись, когда Ирис закроет дверь.