Это останется с нами

Жанна во всех деталях помнила, как ее коллега Мариза объявила о своей беременности. Они дружили не один год, но только у Жанны не нашлось сил, чтобы искренне поздравить ее. Остальные обнимали Маризу, желали всего наилучшего, а Жанна сослалась на недомогание, ушла и снова появилась на работе только через три дня, когда прошел всеобщий восторг и притупилась ее печаль. Это было непросто – учитывая чувство вины. Жанна корила себя за неспособность от души порадоваться чужому счастью, но ничего не могла с собой поделать. Беда, выпавшая на ее долю, была всеобъемлющей, мозг терзала одна-единственная мысль: «У других есть то, чего я не могу иметь».

Желание стать матерью омрачало всю жизнь Жанны. В детстве мать подарила ей фарфоровую куклу, Жанна назвала ее Клодиной, пеленала, кормила и укачивала как живого младенца.

Отрочество превратилось для Жанны в период нескончаемого нетерпения. Она читала волшебные сказки и думала, что скоро станет одной из тех, кто «выходит замуж и живет счастливо, нарожав кучу ребятишек».

Встреча с Пьером превратила желание в план. Они пятнадцать лет пытались создать новую жизнь. Следовали множеству советов, на которые не скупились окружающие: меньше думали о желаемом, расслаблялись, занимались любовью только в определенное время суток и в определенных позах, предпочитали одни продукты другим, ходили к специалистам, терапевтам, гипнотизерам и священникам, переживали вдохновляющую надежду и глубочайшее разочарование, чувствовали себя единым существом, отдалялись друг от друга, снова сближались, отслеживали овуляции и «правильные» дни, глотали лекарства, вздрагивали, заметив тот или другой симптом. Они обставили и украсили третью комнату, устроив там детскую. Жанна страстно, безмерно завидовала женщинам, чьи животы округлялись, в то время как ее собственный оставался бесплодным и плоским.

Потом время неизбежно ушло: не осталось ни надежд, ни планов – одни сожаления. О том, чего не случилось и уже не случится. Пришлось заполнять пустоту, искать другие источники воодушевления и радости, строить семью, отличающуюся от первоначально задуманной, и – главное – как можно меньше думать о несбывшемся.

Отсутствие ребенка стало краеугольным камнем существования Жанны.

– Я думала, что излечилась от боли, любимый, но с тех пор, как тебя не стало, мне вдвое тяжелее нести эту ношу.

Жанна не сразу поняла свою сестру Луизу, сознательно отказавшуюся от материнства. Их родители и тетки, преподаватели и друзья – все пытались урезонить ее, сочтя подобное решение нелепым и неприемлемым. Со временем суждения Жанны на эту тему изменились. Она, как никто другой, понимала, что не все женщины хотят родить, хотя общество оказывает на них беспрецедентное удушающее давление. Они с Луизой неоднократно отвечали на вопрос: «Когда собираетесь завести малыша?» – у них обеих были собственные причины находить его невыносимо бестактным.

Не желая расставаться с Пьером на печальной ноте, Жанна решила рассказать о фартуке, который начала шить, и об удовольствии, доставленном этим занятием, потом описала вкуснейшее пирожное из заварного теста с кремом и миндалем работы Тео.

Ей захотелось поздороваться с Симоной, беседовавшей со «вновь прибывшим», и впервые со дня знакомства не требовалось заглядывать в «шпаргалку», чтобы найти темы для разговора.

44

Тео

Я прихожу к маме и сразу включаю музыку, это вошло в привычку. Как только она попала сюда, я принес ей плеер и диски. Раньше она выбирала музыку сообразно настроению, и я, вернувшись из школы и прислушавшись, всегда знал, какое оно сегодня. Барри Уайт, «ABBA», Марвин Гэй[36] – в доме порядок, она веселая, будет петь, танцевать, обнимать меня и называть «деткой». Нина Симон, Джони Митчелл или Элла Фитцджеральд[37] – мама сидит за столом, смотрит в никуда, по щекам размазана тушь, перед ней бутылка или даже две.

Я нашел самые радостные альбомы, решил, что свою «норму слез» она уже выбрала, хоть и не был уверен, что она слушает музыку и вообще хоть что-то слышит. Честно говоря, музыку я включаю для себя, перекидывая мостик на тот берег, где она сейчас обретается.

В палату входит сиделка, напевающая что-то из репертуара Барри Уайта. Она сообщает, что тромб рассосался, мама получает нужное лечение и все должно быть в порядке. Я смотрю на женщину, лежащую на постели с опущенными веками и бледными губами, и думаю: «Иногда лучше бы не было…»

– Мне нужно привести ее в порядок, – сообщает женщина. – Вы останетесь?

Ну уж нет! Я на многое готов, но только не на это. Выхожу покурить – нигде не дымлю так много, как в этом заведении. На террасе сидят двое, родственники пациентов, здешняя обстановка кого хочешь до обморока доведет, вот и приходится выскакивать, чтобы продышаться.

Я возвращаюсь в палату и нахожу маму сидящей в кресле. Ставлю диск «ABBA» и устраиваюсь напротив. К одной из стен я прикрепил листок с текстом и фотографии. Никто, кроме меня, маму не навещает, все друзья остались в прошлой жизни. На некоторых снимках она, на остальных я и другой ее сын, совсем маленький, других я не нашел. У его отца единоличная опека, и мы с братом едва знаем друг друга. Мне было почти восемь, когда мама объявила, что у меня будет «братик», и я ужасно разозлился и набил морду Иоханну, ни в чем, кстати, не виноватому. Я не понимал, зачем ей другой ребенок, если есть я, а меня она не забирает. Через какое-то время мама бросила пить, у нее появились дом, муж и маленький ребенок, поэтому ей разрешили снова взять меня к себе. Брату было полгода, я пробовал не любить его и даже ненавидеть за то, что отобрал у меня мое, но не смог. Он смеялся каждому моему слову, ходил за мной хвостиком и научился говорить «Тео» раньше, чем «мама» и «папа». Мы спали в одной комнате, ели вчетвером за одним столом, и у нас была семья – во всяком случае, так это выглядело изнутри. Марк, мамин сожитель, был классный и очень милый, он проверял мои домашние задания и водил на футбол. У меня впервые появился отец: родной папаша умер сразу после моего рождения. Идеальная совместная жизнь продлилась год, потом мама сорвалась. Марк терпел несколько месяцев, а когда понял, что бутылку не переспорит, ушел. Он хотел забрать с собой меня, но я не согласился, а остаться с мамой не вышло – соцслужбы снова поместили меня в интернат. Марк с моим братом много раз приходили повидаться, но потом переехали, письма стали приходить все реже, я их не читал. Конец истории…

Домой я вернулся в настроении имени Нины Симон, увидел, что Ирис с Жанной сидят в гостиной, и проскользнул к себе, даже не поздоровавшись. У меня разболелся живот, хотелось залезть под одеяло и закрыть глаза, но даже пальто снять не успел – в дверь постучали. Ирис предложила сыграть в скрэббл.

– Спасибо, не хочу.