Макс так увлёкся размышлением, что не сразу сообразил:
— Парада?
— Ну, ты ведь тренировал её. К параду?
— А, да… к августу.
В середине августа был день воздушного флота, и тогда над многими городами столпа летели виверны и драконы. Раньше это был забавный, яркий день, многие всадники брали в небо банки с цветным дымом, а на площадях продавали мороженое и бумажные летучие фонари. Теперь в празднике было куда больше горечи, чем веселья.
— Что, не возьмут её теперь? На другой полетишь?
— Её-то? Её возьмут… если врач допустит.
— Возьмут, — рассеянно протянула Маргарета.
Взгляд у неё был пустой, и Макс напрягся, ожидая, что она снова выпадет сейчас из реальности и станет вялой и медленной, какой-то пустой, как выброшенная оболочка. Но Маргарета почесала Рябину, а потом отряхнула руки и отошла к стене, где загремела каким-то барахлом.
Они работали вместе, — почти так, как бывало раньше, в Монта-Чентанни, когда Макс после тяжёлой смены и валясь с ног всё равно пёрся, как придурок, в ангар и помогал ей мыть дракона. Маргарета шипела и гнала его вон, но никогда не переходила ту грань, где Макс мог бы поверить, что она действительно имеет это в виду.
Теперь Маргарета влезла по лестнице наверх и уговаривала Рябину повернуться то так, то эдак, а Макс подал снизу здоровенную садовую лейку и тряпку. Виверна оказалась не такой и заляпанной, могло быть куда хуже, — но лесная грязища всё-таки не пошла ей на пользу.
— А как твоего зовут? — будто бы между делом спросил Макс.
Маргарета пожала плечами и отжала тряпку:
— Никак.
— То есть — никак?
— Мне не… я не видела бывшего смотрителя, не у кого спросить. А в документах написано: виверна, кастрат, одна штука.
— Могла бы хоть сама придумать…
— Ну, мне показалось — невежливо? Его же уже как-то зовут, это просто я не знаю, как именно.
Это было какое-то странное, вывернутое размышление, но Макс кивнул. Он уже один раз почти привык, а теперь вспомнил снова: иногда у Маргареты бывала совсем своя логика, видимо, пресловутая женская.
Макс наполнил лейку заново и отошёл, погладил старенького станционного виверна. Он был почти выцветший от седины и какой-то ссохшийся, почти в полтора раза мельче Рябины. На неожиданное соседство он реагировал с поразительным безразличием.
ebooksa