– Окажите честь моему скромному заведению, господин писатель, примите угощение, – поклонился хозяин. – Вы же Лао Чжай[87]? Тот самый?
– Нет, я чиновник Пу Сунлин, добрый хозяин, – ответил гость.
Хозяин профессионально улыбался, но явно был разочарован. Хотя принять у себя чиновника – тоже честь для заведения его уровня, надо полагать. Лапшичник принялся извиняться, кланяться, еще извиняться и, наконец, удалился, но бутылку оставил и так зыркнул на паренька в углу, что стало ясно: именно этот мальчик поставил его в неловкое положение.
Пу Сунлину не с кем было в этот вечер разделить радость от успеха, так почему же скромный начитанный отрок не может стать собеседником?! Старик кивнул и улыбнулся юноше. Тот оказался сметлив, быстро догадался, что это приглашение.
«Речь его оказалась живой и богатой, а манеры скромными и достойными» – сотню раз выводил эту фразу старый писатель в своих волшебных историях и вот сейчас нашел такого собеседника в жизни. И, как в новеллах, они пировали бы до утра, если бы юноша не спросил:
– Господин, почему в своих историях вы не писали о жизни детей, рожденных от лисиц и людей?
Сунлин покачал головой. Сейчас ответ на вопрос юноши показался ему таким очевидным, таким понятным, как вечный уклад жизни людей в Поднебесной. Как и его, Лао Чжая, собственно жизненный путь.
– Человек ничто без силы его рода, без родных, без предков, без связей и знакомств. Если мать ушла и оставила дитя отцу, а тот ушел к предкам от тоски по матери, сможет ли выжить младенец? И кем он станет, если и выживет? Сотрет руки в кровь о мотыгу. Сломает спину под грузом чужих товаров. Умрет от голода или болезней. Столько опасностей поджидает одинокого путника на дороге жизни…
Красивый юноша опускал глаза, словно бамбук сбрасывал листья под порывами ветра. Старику не нужно было пояснений. Он и сам бы заплакал, но у него в свое время были тушь и бумага.
– Один точно смог выжить, – услышал он.
И голос юного сотрапезника был похож на звук распрямляющегося бамбука. Писателю стало любопытно: а не появится ли сейчас сюжет для новой новеллы, для нового рассказа об удивительном?
– Расскажешь завтра, по дороге домой, – сказал он. – Я теперь могу себе позволить по статусу помощника. И по возрасту.
Получилось смешно. Утром двое отправились в путь, в дом Пу Сунлина, в сарай размером с три куриных клети.
Конечно, супруги Пу были далеко не первыми людьми, у которых временно устраивался пожить Ли Чжан. Но только с ними он мог хоть как-то говорить о своем происхождении.
– Чем же наградил тебя лисий род? – все допытывались старики. – Ты не находишь кладов, не превращаешься в других людей, не блудишь с красивыми богатыми соседками, не двигаешь предметы. Огнем ты тоже не дышишь.
– Я двигаю предметы, почтенные предки, – с серьезным лицом говорил Чжан.
И ставил перед хозяевами чашки с чаем. Те смеялись стариковским кашляющим смехом и сами находили ответ: лисий сын просто красивый мальчик.
Они были уже слишком стары по людским меркам, чтобы заметить, что за те три года, которые Ли прожил с ними, он совсем не изменился: не подрос, не возмужал, не растолстел, не похудел. И стариковский сон четы Пу был такой неверный, что даже если кто-то из них и видел, как по ночам Ли выходит за дверь и уходит в заросший парк, то они вполне могли подумать, что это им приснилось. А старческие глаза не видели распухших от слез век мальчишки. Или это дым очага разъедал его чувствительные глаза, разве нет?
Жизнь у четы Пу утвердила полукровку в одном: если у него и был магический дар от матери-лисы, то был он никчемным. Единственное, что он мог, так это точно видеть – человек перед ним или хули-цзин. Этот дар приносил юному лисьему сыну только страдания. Чжан видел, как морщила изящный носик в брезгливой гримаске мелкая лисица – прекрасная супруга ученого за два двора от дома Пу Сунлина. Девица поучала соседку, к которой охладел муж, как вернуть расположение супруга, и вдруг дернула носиком, когда заметила проходящего Ли.
– Милая подруга, пойдем в дом, на мою половину, воздух тут стал слишком тяжелым от дневной жары, – заявила лисица.