– Милая моя тетя Ханна, а вы много знаете людей, способных что-то сказать одному из этих безупречных созданий в чепчике и переднике, которые называются квалифицированными няньками? Кроме того, вы бы теперь не узнали Сирила. Никто бы не узнал. Он кроток, как ягненок, и стал таким в ту самую минуту, когда впервые взял дрожащими руками двух своих сыновей. Он то и дело покрывается холодным потом и передвигается по дому на цыпочках, как будто это чужой дом и эта женщина и дети его просто терпят.
– Глупости! – фыркнула тетя Ханна.
– А вот и нет, – весело продолжала Билли, – вот пример. Вы же знаете, что Сирил любит сыграть на пианино то, что он чувствует, прямо как я когда-то. Насколько я поняла, он хотел этим заняться на следующий день после рождения близнецов. Можете себе вообразить, что это была за музыка, учитывая события предыдущих сорока восьми часов? Я не знаю точно, что случилось, но мне рассказала Джулия, вторая служанка Мари. Она служит у них достаточно долго, чтобы понять, что весь дом зависит от желания и настроения хозяина, так что по достоинству оценила ситуацию. Она сказала, что Сирил заиграл и она раньше никогда не слышала такой странной, страшной, неуверенной музыки. Но не прошло и пяти минут, как одна из нянек ворвалась в гостиную, где Джулия вытирала пыль, и потребовала немедленно прекратить этот дикий шум, потому что она укладывает близнецов. «Я не стала этого делать, мэм, – сказала Джулия, – я же не хочу потерять место, пусть она сама к нему идет, и она пошла, будьте покойны. Я искала место, куда бы спрятаться, но мистер Хеншоу тихонько вышел и попросил у меня кофе покрепче, вот и все». Так что Сирил многому научился, – закончила Билли, – сами видите.
– Святые угодники! Этого и следовало ожидать, – поежилась тетя Ханна. – Подумать только, тихий и кроткий Сирил.
Билли засмеялась.
– Да уж, для Сирила это, должно быть, новые ощущения. Много лет вся его жизнь была устлана коврами и защищена резиновыми прокладками, и с самого детства вся семья радовалась, если он обращал на них внимание, то теперь все изменилось. Хотя скоро Мари встанет на ноги, и все изменится снова.
– А она знает, как обстоят дела?
– Не совсем, хотя уже начинает волноваться. Мари призналась мне, что, конечно, рада обзавестись сразу двумя детишками вместо одного, но она боится, что будет непросто, особенно поначалу, научить их сохранять тишину. Дескать, пока она будет учить одного, второй обязательно заплачет или зашумит.
– Зашумит! – воскликнула тетя Ханна. – Еще бы!
– Ну а пока Мари просто не знает, что священное убежище Сирила пало под натиском пеленок и плюшевых медведей. Надеюсь, она успеет окрепнуть, прежде чем обнаружит это, – с этими словами Билли откланялась.
Глава XX
Глаза Аркрайта открываются
Уильям вернулся из своей деловой поездки восьмого июля, а девятого Билли и Бертрам уехали в Нью-Йорк. Матери Элизы стало намного лучше, поэтому та вернулась в Страту, и домашнее хозяйство снова стало работать как часы. Ближе к концу лета Уильям собирался уехать на рыбалку на месяц, так что дом должны были закрыть.
Мистер и миссис Бертрам Хеншоу собирались вернуться не раньше первого октября, но, поскольку за Уильямом теперь присматривала Элиза, сердце хозяйки дома было спокойно. После смерти Пита Элиза заявила, что предпочла бы остаться единственной служанкой и пользоваться только помощью поденщицы, которая приходила для самой тяжелой работы. Билли охотно согласилась с этим положением дел.
Мари и дети чувствовали себя прекрасно, здоровье тети Ханны и дела Приложения тоже не оставляли желать лучшего. Только одна ложка дегтя портила Билли все предвкушение поездки в Европу с Бертрамом – крушение ее матримониальных планов на Аркрайта и Алису Грегори. Она не могла забыть лица Аркрайта в тот день, когда так легкомысленно обратила его внимание на увлечение Калдервелла, как не могла забыть и смятение Алисы и ее подозрительно громкие заверения в том, что она не собирается замуж, а уж тем более за Аркрайта. Обдумывая это, Билли приходила к выходу, что для Аркрайта – для бедного Аркрайта, которому она, по понятным причинам, сильнее всех желала счастливого брака, – все оборачивалось плохо.
Таким образом, небеса Билли затеняло единственное облачко. Огромный пароход, который должен был унести ее за океан, уже разводил пары.
Так вышло, что этим прекрасным июльским утром не только Билли думала об Аркрайте, но и Аркрайт думал о Билли.
Вообще Аркрайт часто думал о Билли с того дня в Приложении, когда они четверо возобновили свои прежние встречи. До этого же дня он старался о ней не думать. Он сражался со своей тигриной шкурой.
Он заставлял себя встречаться, видеться, говорить, петь с ней или проходить мимо нее все с тем безразличием, которого следовало ожидать от него по отношению к миссис Бертрам Хеншоу, жене другого мужчины. В глубине души он прекрасно знал, что любил, любит и всегда будет любить ее.
Он принимал это и ни на что не надеялся, несмотря на всю свою мучительную борьбу с тигриными шкурами. Аркрайт настолько был уверен в этом факте, эти чувства казались ему настолько неизменными, что со временем его борьба с собой сделалась почти механической, бессознательной. Он продолжал изображать безразличие.