– У мамы вчера кровь пошла, в общем, не из пальца. Папа ее увез в больницу. Еще не звонил, был там с ней всю ночь. Пока ничего не понятно.
– Ты папиного звонка ждешь? – спросил Паша, показав на телефон в ее руках.
Надя кивнула.
– Сил что-то совсем нет, – сказала она, закрыв лицо ладонями, – ума не приложу, как буду завтра выступать…
– Как-как? Как птица! – улыбнулся Паша и со смелостью, которой от себя не ожидал, поправил ей волосы, обнажив ушко, в котором в этот раз не блестела золотая сережка.
Дима задумчиво смотрел на них и молчал.
Надя оперлась руками о туалетный столик и посмотрела в зеркало. Ни одна прядка не выбивалась из ее пучка, волосы блестели, заполированные лаком. Губы и глаза неестественно ярко для жизни, но идеально для сцены, выделялись на ее лице.
За Надиной спиной царила суматоха. Девочки бегали, кто-то кричал: «Дайте тональник!», другие не могли отыскать свои пуанты, у третьих не получалось закрутить волосы так, чтобы прическа была именно там, где нужно: не ниже, не выше.
А Надя смотрела на себя в зеркало и глубоко дышала, пытаясь успокоиться. Ольга Николаевна поставила с ней сольный фрагмент. Сегодня могло решиться многое: ее могли пригласить в какой-нибудь театр, может быть, даже за границу.
«А мамы в зале нет, и папы нет, никого нет. Никому я не нужна…» – эта грустная мысль точила сердце весь день. С тех пор как папа позвонил и сказал, что врачи сумели остановить кровотечение и оставили маму в больнице на несколько дней, чтобы понаблюдать за ней, страх из Надиной груди исчез, а на его место пришла жалость к себе. Надя позволила себе расклеиться буквально на минуту перед выступлением, затем в который раз глубоко вздохнула, расправила плечи, проверила, хорошо ли завязала пуанты, натянула на лицо широкую улыбку и встала посередине сцены. Занавес начал подниматься…
Уже после, в гримерной, девочки, взбудораженные выступлением, громко кричали от восторга, обнимали друг друга, вспоминали, как прекрасно станцевали, и даже пускали слезу из-за того, что занятиям пришел конец. Надя сняла пуанты и теперь растирала болевшие стопы. Она распустила волосы и искренне отвечала на поцелуи девочек. В дверь гримерной постучали. Девочки, наполовину раздетые, тут же завизжали, и только Настя Салахова догадалась высунуть голову в щелочку и спросить: «Да-да?» – «Надю Строгановскую позовите, пожалуйста». По гримерной тут же пронесся шепоток: «Надю… Надю…» «Надь, тебя!» – наконец сказал кто-то громко. Надя удивилась. Она почти собралась, уже смыла косметику и собрала волосы в высокий хвост. Осталось только натянуть джинсы и сунуть ноги в кроссовки. Эту обувь Надя признавала только во время занятий спортом, но после танцев надевать туфли на каблуке просто не осталось сил. Еще раз со всеми расцеловавшись на прощание, она вышла из гримерной и с удивлением увидела две знакомые фигуры на полу у стены.
– Ты переодеваешься дольше, чем выступаешь, – проворчал Дима и поднялся. За ним Паша. У него в руках Надя увидела красивый букет белых цветов.
– Вы видели?.. – спросила она.
– Видели, – сказал Паша и с улыбкой протянул ей цветы.
– Боже мой… – говорила Надя, поочередно обнимая мальчиков, – боже мой… Спасибо… Я думала, я там одна… А я не одна… Спасибо…
– А ты привыкай, с друзьями вообще сложно остаться одной, – сказал Дима, когда они вышли из театра, где проходило выступление, и, обдуваемые теплым майским ветром, направились в сторону парка.
Глава 14
После уроков они все сидели в библиотеке – негласном месте их сборов, которое позволяло избегать многих неловкостей. Паша и Надя не решались предложить Диме пойти куда-то, боясь задеть его гордость.
– Ну что? Тебе звонили? – спросил Дима, задумчиво листая учебник.