– Я полагаю, – перебил он маркиза, указывая на заинтересовавший его портрет, – я полагаю, что мне довелось видеть ту, с которой он писан.
– Pardonnez-moi[35], – учтиво возразил маркиз, – но это едва ли возможно, так как изображенная на нем дама умерла более ста лет назад. Это прекрасная герцогиня де Лонгвиль, блиставшая в свете во времена детства Людовика XIV.
– А не было ли в ее судьбе чего-нибудь особенно примечательного?
Трудно представить себе более неудачный вопрос. Маленький маркиз тотчас же стал в позу человека, собирающегося приступить к длительному повествованию. Дядюшка навлек, таким образом, на себя целую лавину рассказов о гражданской войне, именуемой Фрондой, в которой прекрасной герцогине пришлось играть столь исключительно важную роль. Рассказ маркиза вызвал из могил тени Тюрена, Колиньи, Мазарини; не были забыты ни баррикады, ни подвиги рыцарей в Порт-Кошер. Дядюшка уже стал сожалеть, что он не за тысячу лье от маркиза, как вдруг воспоминания маленького человечка приняли несравненно более интересное направление. Он начал рассказывать о заключении в Венсенском замке герцога Лонгвиля вместе с принцами Конде и Конти и о безуспешных попытках герцогини поднять неповоротливых нормандцев, чтобы освободить заключенных из плена. Он довел свой рассказ, наконец, до того места, где речь зашла об осаде королевскими войсками цитадели города Дьеппа, в которой оказалась герцогиня.
– Мужество герцогини, – продолжал маркиз, – росло вместе с испытаниями, которым она подвергалась. Достойны всяческого изумления отвага и стойкость, с какими это столь хрупкое и прекрасное создание боролось со всеми превратностями судьбы.
В конце концов, ей пришлось решиться на отчаянное средство – на побег из осажденного замка. Вы, может быть, видели эту цитадель – этот бесформенный нарост из груды камней, прилепившийся к скалистой вершине горы, как раз над невзрачным городком Дьеппом. Однажды, в бурную темную ночь, герцогиня вместе с небольшой свитой незаметно выскользнула из маленькой двери позади замка, которую враги оставили без охраны. Эта дверь существует и поныне; она выводит на узкий мост, переброшенный через очень глубокий ров, отделяющий замок от склона горы. С нею были ее служанки, небольшое количество слуг и несколько храбрых рыцарей, свято сохранявших ей верность, несмотря на ее несчастия. Герцогиня хотела добраться до маленькой гавани, расположенной от замка всего лишь в двух лье, где на случай побега был заранее приготовлен корабль.
Это расстояние толпе беглецов пришлось проделать пешком. Наконец, они добрались до гавани. Ветер бушевал и неистовствовал; наступило время отлива, а судно стояло далеко в море.
Достигнуть его можно было лишь на рыбачьей лодке, болтавшейся, как скорлупа, у самой кромки прибоя. Герцогиня решила рискнуть. Моряки уговаривали ее отказаться от своего намерения, но грозившая на берегу опасность и твердость духа побудили ее настоять на своем. Одному из рыбаков пришлось взять ее на руки, иначе она не смогла бы добраться до лодки. Но ветер и волны встретили его с такой яростью, что он покачнулся, потерял точку опоры и уронил в воду свою драгоценную ношу.
Герцогиня едва не утонула, но отчасти благодаря собственным усилиям, отчасти с помощью бросившихся в воду матросов все-таки выбралась на берег. Едва оправившись, она снова начала настаивать на повторении той же попытки. Шторм достиг к этому времени такой силы, что об этом нельзя было и думать. Между тем, медлить дальше – означало быть замеченной неприятелем и попасть в его руки. Оставалось последнее средство: найденные где-то лошади; герцогиня и служанки, усевшись на крупы коней позади ехавших верхом кавалеров и слуг, помчались искать какого-нибудь временного убежища.
– Герцогиня, – продолжал маркиз, приложив указательный палец к груди моего дядюшки, чтобы пробудить его ослабевшее внимание, – герцогиня, бедная герцогиня, проделав в ненастье и бурю столь мучительное и трудное путешествие, прибыла, наконец, в мой замок. Ее приезд причинил немало волнений ибо топот множества коней, раздавшийся в столь поздний час на аллее, ведущей к одинокому замку, в эти беспокойные времена, в этой охваченной смутой местности, был достаточною причиною для тревоги. Высокий, широкоплечий, вооруженный до зубов егерь, скакавший впереди кавалькады, возвестил имя приезжей. Все тревоги немедленно улеглись. Слуги с факелами высыпали навстречу вновь прибывшим, и никогда еще факелы не освещали более измученных, истомленных трудной дорогою путников, чем этот маленький отряд, так неожиданно оказавшийся во дворе замка. Бледные озабоченные лица, испачканное платье – так выглядели бедная герцогиня и ее спутницы на крупах коней, между тем как промокшие насквозь сонные пажи и слуги вот-вот, казалось, свалятся с седел и заснут от усталости.
Герцогиня была радушно принята моим предком. Ее проводили в зал, и вскоре во всех очагах ярко запылали и затрещали дрова, чтобы герцогиня и ее свита могли, наконец, как следует обогреться. Были пущены в ход все вертела и кастрюли, дабы приготовить для путников обильное угощение.
– Она имела право на наше гостеприимство, – продолжал маркиз, с достоинством выпрямляясь, – ибо находилась в родстве с нашей семьей. Я объясню вам, как это было. Ее отец, Анри де Бурбон, принц Конде…
– Но провела ли герцогиня эту ночь в замке? – довольно неучтиво прервал маркиза мой дядюшка, ибо ужаснулся при мысли, что будет вовлечен в одно из пространных рассуждений маркиза по поводу различных генеалогических тонкостей.
– О, что до герцогини, то ей предоставили ту самую комнату, в которой вы провели минувшую ночь и которая в то время была чем-то вроде парадных покоев. Ее спутники были размещены в комнатах, выходящих в коридор, то есть по соседству с ней, между тем как ее любимый паж спал в примыкающем к ее покоям чулане. По коридору взад и вперед прохаживался великан-егерь (тот самый, который возвестил о ее прибытии); он исполнял обязанности телохранителя герцогини. Это был смуглый, суровый и могучий с виду мужчина; и когда свет горевшей в коридоре лампы освещал его резко очерченное лицо и сильную мускулистую фигуру, казалось, что он в состоянии защитить замок одною рукой.
Была холодная, бурная ночь и примерно такое же время года, как теперь. Погодите, я вспомню сейчас совершенно точно: минувшая ночь была как раз годовщиной этого знаменательного события. Я помню точную дату, потому что эту ночь никогда не могли забыть в нашем роде. В нашей семье существует по этому поводу весьма странное предание. – Здесь маркиз задумался, его лоб над густыми бровями избороздился морщинами. – Существует предание… что в эту ночь имело место весьма странное происшествие… странное, таинственное, необъяснимое происшествие… – Он запнулся и замолчал.
– Но имеет ли оно отношение к этой даме? – нетерпеливо перебил его дядюшка.
– Это случилось после полуночи, – продолжал свою повесть Маркиз, – когда весь замок… – Здесь он снова остановился. Дядюшка сделал движение, в котором сказались нетерпение и любопытство.
– Извините, – сказал маркиз, и его бледное лицо залила легкая краска. – Есть некоторые обстоятельства, связанные с историей нашего рода, о которых я не люблю вспоминать. Это было грозное время – время великих преступлений, великих людей, ибо, как вы знаете, горячая благородная кровь – пусть порою она влечет к заблуждениям – не может все же течь так спокойно и медленно, как кровь низменной черни. Бедная дама! Но я обладаю, в некоторой мере, семейною гордостью, которая… простите… переменим, если угодно, тему нашей беседы.
Но дядюшка был задет за живое. Великолепное и торжественное вступление подало ему надежду, что в рассказе маркиза, которому оно служило как бы преддверием, содержится нечто чудесное. Он никак не ожидал, что из-за приступа нелепой щепетильности его ожидания окажутся тщетными. Кроме того, будучи путешественником, жадно собирающим все, что бы ни встретилось по пути, он считал своим долгом допытаться до сути вещей.
Маркиз, однако, всячески уклонялся от дядюшкиных расспросов. «Чудесно! – воскликнул дядюшка слегка раздраженно, – думайте об этом что хотите, но я видел эту даму минувшею ночью!»