Вскоре после смерти моего дядюшки тетушка переселилась в старинное поместье в Дербишайре, долгое время находившееся на попечении дворецкого и эконома. Намереваясь поселиться там навсегда, она взяла с собою большую часть своих слуг. Дом стоял в пустынном и диком уголке графства, среди серых дербишайрских холмов. На вершине одного из них, на виду у всех, была поставлена виселица, на которой болтался какой-то несчастный.
Городские слуги были напуганы до полусмерти при мысли о том, что им придется жить в таком страшном и жутком месте; эти настроения охватили их с особою силой, когда они вечером собрались в людской и обменялись рассказами о привидениях, то есть тем, что им довелось выслушать в течение дня. Они боялись заходить в мрачные, темные комнаты. Горничная моей тетушки, страдавшая нервами, заявила, что она никогда не решится спать в одиночестве в таком «перевернутом вверх дном старом здании», и лакей, сердобольный молодой парень, делал все, что было в его силах, чтобы рассеять ее мрачное настроение.
Тетушка и сама, казалось, была удручена заброшенным видом своего дома. Поэтому, прежде чем отправиться спать, она проверила все замки и запоры на дверях и на окнах, собственноручно спрятала столовое серебро и унесла к себе в комнату все ключи, а также маленькую шкатулку с деньгами и драгоценностями – она была женщиной аккуратной и всегда лично следила за всем. Положив ключи под подушку и отпустив горничную, она присела к туалету, чтобы заняться прической, ибо, несмотря на свое горе, была вдовой жизнерадостной и заботилась о своей внешности. Так сидела она некоторое время, смотрясь в зеркало сначала с одной стороны, потом с другой, как это обыкновенно делают дамы, когда хотят удостовериться, что они и впрямь хороши. Нелишне заметить, что днем с поздравлениями по случаю ее приезда у нее побывал один шумный и жизнерадостный сквайр, ее сосед, с которым она любезничала еще в девичестве.
Вдруг ей почудилось, что позади что-то шевелится. Она быстро обернулась, но ничего не заметила; ничего, кроме мрачного портрета ее бедного обожаемого супруга на противоположной стене.
Она тяжко вздохнула, как привыкла делать всякий раз, когда говорила о нем, и готовилась уже лечь, предаваясь размышлениям о милом соседе. Ее вздох откликнулся эхом, или, вернее, на него последовал ответ в виде такого же протяжного вздоха. Она обернулась снова, но опять ничего не заметила. Она приписала этот вздох ветру, врывавшемуся через крысиные норы старого, обветшавшего здания, и принялась не спеша накручивать волосы на папильотки, как вдруг ей показалось, что портрет повел глазом.
– Но ведь она сидела к нему спиною, – сказал предыдущий рассказчик с помятым лицом, – не так ли?
– Да, сэр, – сухо ответил джентльмен-всезнайка, – она сидела спиною к портрету, но ее глаза были устремлены на его изображение в зеркале. Итак, сказал я, она заметила, что один глаз портрета шевельнулся. Столь необыкновенное явление, как нетрудно себе представить, повергло ее в замешательство. Чтобы убедиться в том, что это действительно так, она поднесла руку ко лбу и стала его растирать, одновременно всматриваясь в зеркало сквозь щели между пальцами и передвигая свечу другою рукой. Пламя осветило глаз, она увидела в нем отражение свечи. Теперь она больше не сомневалась – глаз шевелился. Больше того, ей показалось, что он ей даже подмигнул, как это делал порою ее покойный супруг. Сердце ее мучительно сжалось – она была женщина, была одна, положение ее и впрямь было жуткое. Замешательство это, впрочем, продолжалось недолго. Моя тетушка, почти столь же решительная, как ваш дядюшка, сэр (это относилось к престарелому рассказчику), в то же мгновение взяла себя в руки и собралась с духом. Как ни в чем не бывало, она продолжала заниматься своими делами. Она даже затянула песенку и, как это ни поразительно, ни разу не сфальшивила. Перевернув случайно свою рабочую шкатулку, она неторопливо собрала всю выпавшую из нее мелочь; она достала закатившуюся под кровать подушечку для булавок и только после этого отворила дверь в коридор. Остановившись на мгновение на пороге, как бы раздумывая, выйти ли ей и ли нет, она, в конце концов, спокойно вышла из комнаты.
Сбежав вниз по лестнице, она приказала слугам вооружиться всем, что попадется под руку, и, став во главе маленького отряда, немедленно возвратилась к себе.
Ее поспешно вооруженная армия являла собою страшную силу. У дворецкого был ржавый мушкетон, у кучера – бич со свинцовою гирькой, у лакея – пара седельных пистолетов, у повара – огромный резак, а у буфетчика – по бутылке в каждой руке. Тетушка шла в авангарде с докрасна раскаленною кочергой и, по-моему, была самой грозной в отряде. Горничная, побоявшаяся остаться в людской, замыкая шествие, плелась в арьергарде, беспрерывно нюхала из разбитого пузырька летучую соль и охала от страха перед привидениями.
– Привидения! – воскликнула решительно тетушка. – Я им опалю бакенбарды!
Они вошли в комнату. В ней было по-прежнему спокойно и тихо. Все приблизились к портрету моего дядюшки.
– Снимите эту картину! – приказала тетушка. За портретом послышалось рычание, а также звук, напоминающий скрежет зубов. Слуги отпрянули; горничная едва слышно вскрикнула и прижалась в испуге к лакею.
– Ну, что же! Не мешкать! – воскликнула тетушка, топнув ногою.
Портрет был снят, и из ниши за ним, в которой некогда стояли часы, вытащили широкоплечего чернобородого парня, вооруженного длинным-предлинным ножом, дрожавшего, как осиновый лист.
– Но кто же это был? Не привидение, надеюсь, – спросил любознательный джентльмен.
– Рыцарь с большой дороги, – ответил рассказчик, – которого пленило богатство вдовы, или, если хотите, Тарквиний-бродяга, проникший в спальню, чтобы учинить насилие над ее кошельком и очистить шкатулку, когда все в доме заснут. Говоря проще, – продолжал он, – то был бездельник, живший по соседству и некогда служивший в доме; он даже принимал участие в приготовлениях к приему хозяйки. Он признался, что для осуществления своего преступного замысла он заранее высмотрел себе это местечко и просверлил один глаз портрета, дабы иметь возможность обозревать комнату.
– Ну и что же с ним сделали? Неужели его не повесили? – продолжал неутомимый любознательный джентльмен.
– Повесить! Но как они могли это сделать? – воскликнул адвокат с густыми бровями и ястребиным носом. – Преступления совершено не было. Не было ни грабежа, ни нападения, ни взлома, ни насилия.
– Моя тетушка, – продолжал рассказчик, – была женщина храбрая и вершила правосудие по собственному усмотрению. У нее было свое особое понимание чистоплотности. Руководясь этим, она велела вымочить этого парня в пруде, чтобы таким образом смыть с него преступление, а затем хорошенько высушить березовым полотенцем.
– А какова его дальнейшая судьба? – спросил любознательный джентльмен.