– Откуда ж у нее такой дар? – робко спросила Мышка.
– Божья милость.
– Бают, много в девичестве перенесла целительница, – неохотно сказала Клавдия.
– Что перенесла? – вмешалась Аксинья.
– Да вроде издевался над ней кто, в подполе держал, голодом морил.
– Что за изверг? – грозно сказала Мавра, невольно сжимая кулаки. Глядя на нее, всякий понимал, что ее-то мучить никто не будет, не осмелится.
– То ли муж, то ли отец…
– Как так? – пугается Мышка.
– Бесы одолели мучителей, вот и измывались. Говорят, в монастырь она хотела уйти, а отец другие намерения имел, вот и озверел, – задумчиво ответила Ольга, баба с немой дочкой. – Да еще говорят…
– Что?!
– Мол, привел он ее к жениху… На греховное дело – чтоб не делась уже никуда. Тот насильничал, а она не чувствовала ничего. И девой осталась.
– Как вырвалась-то?
– Молилась денно и нощно. И говорят, и сыта была, и напоена. Так год сидела. Развалились стены темницы, вышла она на свет божий. Дивились люди, а отец с женихом уж не могли ее удержать, люди бы не позволили – далеко весть о чуде разнеслась. Постриглась она в монахини, а скоро и в скит ушла.
– Потому и мужиков видеть не хочет, – поняла Аксинья. – После всех измывательств.
– Думала, байки все, – поежилась мышка-София.
– Нет, чистая правда, – перекрестилась Ольга.
– Слыхала, даже мальцов не терпит она, – добавила Ирина.
– Как же так? – расстроилась блеклая Ксения, крепче сжала сынишку. – Ужель зря иду?
– Мал он еще у тебя, скверны не знает. Может, смилостивится, – утешали женщины.
К вечеру они успели поведать друг другу о своем житье-бытье, о горестях и радостях и знали, может, больше, чем родные и близкие. Вырванные из своей привычной жизни, впервые отправившиеся без мужиков в долгий путь, они чувствовали и вполне понятный страх, и радость, и нетерпение, и надежду, и неизъяснимую потребность рассказать все подругам по несчастью, чуть не исповедаться.