Сшитое сердце

Он обошел друзей, тихо поговорил с каждым, выслушал признания, коснулся слипшихся волос умирающих, поблагодарил Бланку. Повитуха, выбиваясь из сил, мыла, перевязывала, облегчала страдания и утешала тех, кого еще вчера не знала. За несколько месяцев скитаний старая цыганка исхудала, но неспешные движения и тяжелая походка крупной женщины остались прежними. Эта стойкая память тела, неспособного воспринимать себя худым, создавала обманчивое впечатление полноты.

– Ни зги не видать, – ворчала Бланка, снуя между лежащими или сидящими, привалившись к сырым стенам, телами. – Вы собрали их здесь, а нам теперь приходится на ощупь лечить их в темноте. Да еще этот шум, удивительно, каким грохотом отзывается в этой дыре малейший шорох. И это еще бедняги стараются не кричать. Так что можешь себе представить, как тут звучат вопли боли! Сегодня утром мне самой пришлось орать, чтобы меня услышали, и даже те, кому хуже всего, поняли и теперь зажимают в зубах рукав рубахи. А из глубины пещеры дует так, что кровь стынет. Лучше было оставить их снаружи, под деревьями, погода теплая. Незачем было набивать их сюда! Вынесите их наружу! Мы сделали что могли. Мы бы подтащили их к свету, но большинство из них слишком тяжелы для нас с Фраскитой. А Эухенио отказывается их трогать, он говорит, мы их убиваем, когда дергаем. Надо бы двоих таких, как ты, чтобы вытащить бедняг.

– Я бы вам прислал в помощь нескольких парней, но, по правде сказать, нам внизу тоже приходится нелегко, – ответил Мануэль, подавленный открывшимся зрелищем.

– Вы продолжаете сражаться? – спросила повитуха, выводя его на свежий воздух.

– Нет. Но там столько трупов, столько раненых! Надо навести порядок, всех успокоить, прекратить грабежи, утешить тех, кто сожалеет о вчерашних событиях. Еще ничего не закончилось. Я поговорю с Хуаном. Но ты – не согласишься ли ты завтра спуститься, чтобы помочь? Внизу есть женщины и дети, нуждающиеся в лечении, а Эухенио отказывается туда идти.

– Ничего удивительного! Я приду, но при условии, что ты засветло проводишь меня обратно.

– Обещаю. Послушай, как ты думаешь, могу я навестить Сальвадора?

– Почему бы и нет?

– Ну эти тени, молитвы… Я не хотел бы помешать.

– Ты тоже боишься! Знаешь, эти разговоры о призраках – пустая болтовня, не надо верить всему, что люди рассказывают! Посмотри на этих бедолаг, одни из них одурманены снадобьями Эухенио, другим так плохо, что вот-вот помрут, и что же, ты вправду думаешь, будто в этом полумраке им не может привидеться всякое? Когда страх сгущается, разливается в воздухе, то начинаешь искать для него лицо.

– Эухенио говорит, что тени украли у него записную книжку.

– Эухенио горазд врать! И, к сожалению, это еще самый мелкий из его пороков. Ну будет тебе! Фраскита никакая не ведьма, она знает то, что другие просто забыли, у нее дар, только и всего! Ваши ружья и ножи куда опаснее тех сил, к которым она обращается.

– Раз ты говоришь про силы, значит, сама в них веришь.

– Я во всё верю. Но не боюсь.

Внезапно мимо пронеслись младшие дочери Фраскиты, за ними гнался Педро. Мануэль вздрогнул, а Бланка крикнула детям, чтобы успокоились, не убегали далеко в лес, а главное – держались вместе. Мануэль уловил в голосе старухи тревогу, и вся уверенность, которую той удалось в него вселить, тут же улетучилась. Рассеявшиеся было опасения вернулись с новой силой, и он с трудом заставил себя войти в пещеру, где швея ухаживала за Сальвадором.

Здесь было куда светлее, чем в служившей полевым госпиталем большой пещере, через широкий проем вливались солнечные лучи, и лишь дальний конец пещеры тонул в таинственной тени. Мануэль впервые заметил, что там есть узкий проход, уводящий куда-то в нутро горы, но надо быть очень тощим, чтобы пролезть туда. Прежде он не задумывался о том, что в глубине всех этих пещер царит кромешная тьма. Сердце стиснул тоскливый страх. Страшно было и в лесу, и в деревне, но там страх обострял ощущения, а здесь он давил, и теперь Мануэлю казалось, что уснуть в одной из этих пещер, в которых он провел не одну ночь, просто невозможно – как и в мэрии, где повсюду кровь и воспоминания о бойне.

А так хочется спать…

Фраскита тихо молилась подле Сальвадора. Лицо у него было опухшим, живым казался только один глаз – запавший, словно тонущий в этом лице, как в перестоявшем тесте. Но по синему блеску этого заплывшего глаза Мануэль увидел, что его друг ждет новостей.

Из уважения к таинственному труду Фраскиты, которую его появление не отвлекло от молитвы, Мануэль ждал, не приближаясь к раненому, крутя в руках свою черную широкополую шляпу. Взгляда Сальвадора оказалось достаточно, чтобы все глупости о тенях и прочем адском отродье выветрились у Мануэля из головы.

Наконец закончив, Фраскита поздоровалась с ним.