Горгона и генерал

22
18
20
22
24
26
28
30

Но этой ночью постель вдруг превратилась в ложе из крапивы, а из темных углов спальни на него, подобно блохам, прыгала глухая тоска.

Горгона была расчетливым и хладнокровным человеком, испытывала неизлечимую страсть к интригам и не тяготела к добродетелям.

Но ничего из этого она никогда не скрывала и не пыталась спрятать за пышными кустами лицемерия.

Сердиться на неё было все равно что сердиться на кошку, за то что она мяукает, или на птицу за то, что она летает, а не ходит степенно по земле.

Трапп никогда прежде не задумывался о том, была ли ему верна Гиацинта все это время, да и слово «верность» не подходило этой женщине, как не подошли бы молитвенник или пяльца с вышивкой. До этого он всегда верил, что ему достаточно обладать ею, не задавая вопросов и надеясь лишь на то, что и частичка её неуловимой души тоже принадлежит ему. Пусть даже самая крохотная.

Так откуда же пришли эти злость и жадность? С каким пор он захотел Гиацинту лишь для себя и что он мог предложить ей взамен?

Всё свое состояние? Пусть.

Преданность? Что ей с того?

Всю страсть, на которую он способен? Да сколько этой страсти в нем еще осталось!

Всё это было так дешево, так мелко.

И душило Траппа, забивая легкие невидимой колкой пылью.

Возможно, никогда прежде он не казался себе таким жалким и слабым.

Отвратительным он себе казался этой ночью, и не было в нем ни великодушия, ни щедрости, ни понимания, ни терпения. Ничего светлого.

Одна яростная, неразумная жажда, туманящая разум.

Старый глупый генерал, впервые в жизни увидевший себя в полный рост.

Гиацинта пришла еще до завтрака, когда Найджел брил Траппа, а генерал мрачно разглядывал в зеркало свое серое лицо с черными тенями под глазами.

Она была обворожительна в светлом платье с алыми разводами и в легких утренних украшениях, бросающих отблеск на безмятежное лицо.

— Доброе утро, — пропела горгона, очаровательно улыбаясь, — снизу доносится волшебный аромат кофе, а вы все еще прихорашиваетесь? Ступайте, Найджел, — забирая у него из рук бритву, кивнула она на дверь, — я сама закончу.

Её несчастный жених бросил вопросительный взгляд на генерала, дождался одобрительного кивка и поплелся прочь.

— Знаешь, мой дорогой Бенедикт, — проворковала Гиацинта, осторожно проводя бритвой по его коже, — о чем я вдруг подумала?