Дульсинея и Тобольцев, или 17 правил автостопа

22
18
20
22
24
26
28
30

– О чем ты мечтаешь? Какая твоя самая главная мечта? Та, которая очень важно, чтобы сбылась?

Он смотрел ей в глаза. А она смотрела почему-то на ложку. Или на то, что было рядом с ложкой? Так вот? Ладно.

Ее запястье целиком уместилось в кольце его пальцев. Торт Иван снимал с ложки медленно и аккуратно. И руку ее не отпускал. Под большим пальцем четко слышался пульс. Кажется, учащенный.

Она по-прежнему не смотрела ему в глаза. Он аккуратно слизнул крошку из угла рта. И ответил тихо:

– Главное, это понять – зачем? А поняв – успеть. Наверное, это звучит абстрактно. Но важнее трудно придумать. Мне кажется, это вообще важно каждому. Но, может, только кажется.

Она подняла взгляд. Едва двинула рукой, и Иван тут же разжал пальцы. Ее ладонь подперла щеку.

– Мне кажется, я понимаю. Ты… успеваешь?

Накатило ощущение какой-то… обнаженности. Интимности. Тесной близости. Словно они тут одни. Словно знакомы сто лет и один день.

– С твоей тарелки торт вкуснее, – попытка спугнуть то, что внезапно натянулось между ними, вышла слабой и неубедительной. И Иван сдался. – Я не знаю, успеваю ли я. Но бегу изо всех сил.

Дуня придвинула к нему всю тарелку.

– За главным? Ты можешь отбрасывать и понимать, что вот это – второстепенное? Потому что… потому что бывает, что мы бежим, бежим, а потом, через некоторое время понимаем, что это было всего лишь суетное и оно не стоило таких усилий. Бывает такое? Мне кажется, что с возрастом я начинаю как-то разделять вот это: главное и мимолетное.

– Дуня, когда ты говоришь «с возрастом»… – он попробовал усмехнуться, но губы не послушались, поджались упрямо. – У меня возникает дичайший когнитивный диссонанс с тем, что я вижу.

Все эти цветы, солнечная кофточка и выбившаяся темная прядь над ухом. Девочка. Какая же ты девочка, Дуня. Какое тут «с возрастом».

– Я понимаю, о чем ты. Мне кажется, что я четко вижу шелуху в своей жизни. Или, как ты говоришь, мимолетное. Но вот как угадать из всего остального, что самое главное? Не знаю. Наверное, надо очень внимательно смотреть и слушать. В современном ритме это трудно, почти невозможно. А бывает еще знаешь как? – Иван зеркальным жестом подпер щеку. – Ты что-то отбрасываешь как мимолетное. А оно возвращается. И оказывается главным. Может быть, даже самым главным. Или мне снова кажется.

И после слова были уже лишними. Две пары карих глаз – одни почти счерна, другие коньячные – говорили друг с другом без слов. Тишина была внешней и абсолютно условной. И она нарушилась подошедшим официантом. Царское: «Счет, пожалуйста», – прозвучало хрипловато и негромко.

– Последний вопрос. Твои часы. Откуда?

– Эти? – перевел взгляд на запястье. Честный ответ дался теперь совсем легко, как дыхание. – Деда. Он был жутко идейный. Партийный. Знаешь, за что я больше всего не люблю этих… бывших хозяев страны? Не за то, что запудрили мозги нескольким поколениям. А за то, что потом бросили их, как беспомощных котят. Я до сих пор помню лицо деда, когда он узнал, что его родной, горячо любимой партии больше нет. Он стоял с партбилетом и так растерянно спрашивал у нашего соседа: «Саша, а куда же теперь взносы нести?» – Удивления от того, что рассказал об этом – очень личном и о чем не спрашивали – уже не было. Лишь добавил тихо, но с чувством: – Сволочи. – А потом все-таки выдохнул и сумел переменить тон. – Ну да ладно, это все равно давно в прошлом. Я могу задать один встречный вопрос?

– Давай.

– Экскурсия окупилась? Оно того стоило? – и после паузы: – Тебе было интересно?

– Да.