— Ханс… Господин Ван Хогсволс просит дозволения Гильдии писать и продавать картины. Как прежде.
— Член Гильдии, который не может ходить?
— Но писать может. Мастерскую мы теперь оборудовали в нижнем этаже… Чтобы его только с кровати в кресло пересаживать…
Глава Гильдии не торопится отвечать. Разглядывает портрет Агаты. И так повернет, и этак…
— Питер, из Гильдии возчиков, обещает приделать к креслу колеса…
Молчит Мауриц. Агата уже и не знает, что сказать.
— Чтобы Ханса легче было возить… Свет ловить. И прочее.
Глава Гильдии вместе с картиной отходит к окну. Ей, волей-неволей нужно вслед за ним повернуть свое лицо к свету.
Но не поворачивается. Так стоит.
— Стиль у Ханса стал какой-то другой. Никогда прежде такого контраста теней со светом не было.
Глава Гильдии Мауриц то ли рассуждает вслух, то ли укоряет…
— Глаза его теперь видят иначе. После ожога.
— Залечили ожог?
— Лечим. С божьей помощью. Якоб, лекарь из больницы Святого Георгия приходит. Мази носит и капли. Недели не было, чтобы не зашел.
— Помогают? Мази?
— Лицо в корках. Голос почти не узнать — гортань обожжена.
— И как же он пишет?
— Пишет… Как ему не писать…
Глава Гильдии отходит от окна. Кладет портрет Анетты на стол. Зол? Недоволен тем, что раненый Ван Хогволс продолжает писать?
— С членами Правления Гильдии вечером придем к вам домой. В пять часов пополудни. С Хансом говорить, — выносит вердикт Председатель Мауриц.