— Мы в Берлине недавно, — поясняет Марианна. — До этого то в Ницце, то в Париже.
— Откуда вдруг такое экономическое видение?
— В юности много и несистемно читал, — отвечает заинтересовавший его молодой человек, и Парамонов едва сдерживает улыбку. Несмотря на старательно отращиваемую бороду, сложно поверить, что юность у его собеседника уже миновала.
Юноша кладёт на колени салфетку и с воодушевлением принимается за принесенную официантом порцию рагу, за которое здесь выдают несколько мороженых картошек с кусочком требухи, именуемой бараниной. Вслед за ним и стриженная дама откладывает в сторону свой мундштук и, не в силах больше изображать из себя сытую, довольную жизнью потенциальную компаньонку для русского мильонщика, придвигает свою тарелку к себе.
«Потенциальные компаньоны голодают! — понимает Парамонов. — Пустые карманы. Кроме идей — ничего. Неоткуда русским богатеям в нынешнем Берлине взяться».
— Зовут вас как, юноша? — не теряет интерес Парамонов.
— Э-э-э… Иннокентий. Иннокентий Саввин.
— Брат? — кивает на стриженную даму, назначившую ему встречу под именем Саввиной Марианны.
— Муж, — отвечает дама. — Но брат мой, Игнат, в автомобилях еще круче смыслит. В гараже на Жандаммерплатц работает. Что починить в механизмах, это сразу к нему.
— Меня вчера на нахтлокаль зазвали. Не хаживали? — без приглашения подсевший за их столик пошатывающийся от голода писатель Сатин все же пытается завести разговор. — Не хаживали? И не надо! Черт этих немцев дери! У них и разврат какой-то аккуратненький, правильный развратик. Благочинность одна, а не разврат!
Супруги Саввины после этих слов Сатина переглядываются. Оно и понятно, — решает Парамонов, юны, недавно женаты, всё благочинно, пришли ему модный дом предлагать, а тут на тебе, речи про «развратик».
Сатин в пылу рассказа так же без приглашения берет с тарелки хлеб и жадно ест. Сыплются крошки, и Сатин, подставив ладонь, ловит крошки и отправляет их в рот.
— В «Прагер Диле», кафе, знаете, где Эренбург вечно что-то строчит, подходит ко мне господинчик такой. Весь немецкий, бесформенный. Намекает:
Под «зверинцем» писатель Сатин, как и все в эмигрантской среде, подразумевает расположившийся за Бранденбургскими воротами, возле зоопарка район Zoo, где селятся русские.
— Везет, везет. Думал, в бордель везет, а господинчик приводит в чинный семейный дом. Видели бы! На стенках фотографии дедушкиной свадьбы и внучкиных крестин — вот те и бордель!
Муж и жена Саввины снова неловко переглядываются. Сатин не обращает внимания на конфуз собеседников Парамонова и продолжает:
— Потом две пампушки появляются, по мордам видать, дочки господинчика. Их карточки крестильные, поди, в рамочках и висят. «Деньги муттер отдать пожалуйте!» Патефон завели. Отовсюду дует, фройляйны ёжатся, но раздеваются. И муттер их тут же сидит, деньги считает да на дороговизну жалуется. Вот тебе и весь разврат!
Хлеб, что был на тарелочке, писатель Сатин уже проглотил и теперь, будто бы незаметно, стреляет глазами по прочим тарелкам. Не обнаружив ничего, что так же машинально можно было бы съесть, подводит под своим рассказом черту:
— Эх, где ты, матушка Рассея! Ни жить без тебя, ни в загул пуститься!
Парамонов и его собеседники разговор поддерживать не желают. Писатель, бросив последний жадный взгляд на недоеденное бывшим мильонщиком пирожное из мороженой картошки, встает. Нахлобучив шапку, идет к выходу. Но не доходит. Поворачивается. Возвращается к парамоновскому столику, хочет показать Гавриилу Елистратовичу что-то, зажатое в ладони, но не успевает. Зашатавшись сильнее, он как подкошенный падает.
ebooksa