Он спросил, можно тебя съесть?
По сути, он спрашивал Дарио, можно ли меня ограбить. Дарио знал, что я взбешусь, птушта это показатель полного неуважения. Меня заколбасило, я высел на измену, не разговаривал, только и думал, что мне нужно пойти, въебать этому брателле, и сделать это раньше, чем расползется слух, что он спрашивал, можно ли меня съесть – стандартное начало травли, – а я ничего с этим не сделал. Позже в тот же день я был в парке с двумя чуваками из Гроува и рассказал, как на меня наехал Крутой Флюид, и один из них сказал, блин, как увидишь его, нужно, чтобы прилюдно, сразу подходи и бей. Но он мне больше не попадался.
Итак, прошло четыре месяца. Когда я вижу, как пахан заходит в закусочную с этой оравой, все словно встает на свои места, словно я вдруг проснулся, птушта перед этим к нам подрулил тот брателла, заценивший мои часы, и он откровенно растрезвонил всем на районе, йо, там этот белый хрен сверкает клевой «Аквой» и грилзами с брюликами, а Крутой Флюид должен был помнить меня и сразу завестись, типа, вах, идем, съедим его. Я знаю, как думают эти чуваки: если это белый хрен, он, наверно, рохля, ага, зассыт к чертям, если мы наедем на него. Короче, когда я вижу, как они заходят в закусочную, я понимаю, что к чему, понимаю, что от судьбы не уйдешь.
Закусочная окутана теплым запахом дешевого жира и залита светом от всех этих световых меню с курицей и картошкой, и свежими, сочащимися бургерами (совсем не как в реальности), а над кассой сияют особые предложения, выделенные цветом, и тут с улицы врывается этот ебучий циклон, громыхая издалека, – все идут на меня, натянув капюшоны, даже не взглянув в сторону меню.
Они обступают меня в углу, так что деваться некуда. Я все так же подпираю стену, словно мне по барабану, а сам думаю, кто ударит первым. Крутой Флюид подходит ко мне и говорит, бомбические часики, старик, пялясь на мое запястье. Как только он это сказал, один шкет в толпе говорит, съешь его, съешь его, не глядя на меня, хотя стоит прямо передо мной. И я такой, кого это съесть, старик? Кого ты, блядь, собрался есть? Шкет молча сливается с толпой, напирающей на меня. Крутой Флюид снова говорит, бомбические часики, старик, и грабастает их за края, словно хочет рассмотреть циферблат. Я убираю руку и говорю, не трогай, блядь, мои часы, старик, и он сразу, что, не хочешь по-хорошему, а? Я ему, что по-хорошему, старик? Что тут, блядь, хорошего, если ты грабастаешь мои часы, словно хочешь снять их? Я всасываю воздух, а он придвигается ко мне вплотную, так что козырек его кепки задевает мне лоб, и говорит, ты откеда, старик?
Я понимаю, что сейчас будет. Понимаю, что меня будут пиздить. Что через несколько секунд я буду драться за свою жизнь и имя, и все, чем мы сейчас занимаемся, оттягивает неизбежное. Представь. Реальный момент, когда ты видишь будущее и понимаешь, что не можешь его изменить. И я такой, да ебись оно конем – Гроув в контрах с Южным Килли, они все равно не любят ЮК, так что я говорю, я из Южного Килберна, старик, зная, что это только обострит конфликт. Брателлы, окружившие меня, такие, хах, ЮК, в натуре? И тогда Крутой Флюид такой, где живет твоя мама? Как только он это сказал, я думаю, не, ты тронул мою маму, за это ты получишь, я Снупз, я делаю движи и творю жесть, на которую у этих чуваков кишка тонка, я для всех для них чувакбандос, ну нахуй – и БАЦ, бью его по роже со всей дури. Он летит кубарем. Толпа пятится. Застывает. Крутой Флюид ковыляет к выходу, типа, сам пришел, сам ушел. Я хватаю его за капюшон, тяну к себе и начинаю мутузить его по башке – жах-жах-жах. Тогда множество рук хватают меня за воротник и тянут вниз. Я теряю равновесие и падаю на грязный кафельный пол закусочной, а братва ебашит мне пенальти по спине и голове, и куда попало. Искры из глаз. Я инстинктивно сжимаюсь в комок, защищаясь, но тут же понимаю, не, вот так людей избивают до отключки, когда они сжались в комок, и все выбивают из них дерьмо, пока чей-нибудь удар не отправит тебя в нокаут. Ну нахуй. Я вскакиваю и бью руками наотмашь, и на секунду они отступают, словно волна от берега. Но потом кто-то внезапно бьет меня сбоку в голову, и я пытаюсь отойти к стене, чтобы никто не мог ударить меня сзади. Секунды тянутся, как в замедленной съемке, и каждая становится отдельным и важным моментом. Единственное, что существует, это галактика здесь-и-сейчас, в этой закусочной. С улицы вбегает Дарио, хватает одного хрена и отбрасывает, крича, ладно вам, чуваки, ладно вам, защищая меня от града ударов, и я понимаю, что они стараются не ударить его, птушта большинство из них знают его, так что они пытаются обойти его, чтобы достать меня. Я в углу, стою на одном колене, спиной к стене, чтобы им было трудней попасть в меня и никто не мог подкосить меня, и закрываюсь кулаками. По полу скрипят кроссовки, все орут, как бешеные, хотя я не могу разобрать ни слова, я закрываю голову и уклоняюсь, а по рукам мне сыплются удары руками и ногами, и я словно тону, словно не могу вынырнуть, а затем сбоку один пацан сует мне палец в правый глаз. Я хватаю его за палец, птушта он конкретно засунул его – правый глаз у меня вдавился вглубь глазницы, – и, когда я его вынимаю, глаз становится на место, но все чернеет, и текут слезы. Я пытаюсь сломать ему палец, но он выкручивается и отступает.
И после этого все словно схлынуло. Я поднимаюсь с колена и встаю, а все тянутся к выходу, и, богом клянусь, это какие-то ушлепки, птушта они бросают на ходу, а, ему вставили, вставили. А я кричу, да нихуя, вы все фуфло, не можете даже вырубить чувака? Но они все равно выметаются, а я смотрю на пол закусочной и вижу длинный ручей крови на грязных плитках и думаю, бля, зацепили меня. И начинаю ощупывать себя насчет порезов, трогаю спину и бока, куда пришлась большая часть ударов, птушта я знаю, когда тебя пыряют, можно спутать это с сильным ударом. Ощупываю жопу, птушта чуваки любят пырнуть в жопу, птушта знают, это тебя не убьет, но вызовет дикую боль, ага. Но на мне нигде нет крови – остается только лицо. На стене небольшое зеркало, и я подхожу к нему и вижу, что на лице у меня ни единой отметины ниже лба, ни даже синячка или царапины. Но прямо надо лбом лиловый след чьей-то блядской подметки и след от печатки, и в волосах лиловые россыпи синяков. Но без порезов. На полу кровь Крутого Флюида – это я врезал ему по зубам, когда он хотел снять с меня часы, – это все кровь из его рта.
И тут он заходит в закусочную и начинает, за что ты врезал мне, старик, за что ты врезал мне? Рот у него в крови, наверно, я рассек ему губу о его острые золотые грилзы, и я такой, за что я тебе врезал? Ты чо, бля, охуел? Зачем ты пытался ограбить меня, мудила? Он пятится на улицу и говорит, смотри, старик, смотри, что будет, и тогда заходит еще один брателла, берет знак «Влажный пол», стоящий у двери – знаешь такие желтые пластиковые штуки, которые ставят, когда пол скользкий, – и бросает в меня. Но знак сильно недолетает. Все они столпились в дверях и кричат, выходи, мудак, посмотришь, что будет, так что я беру этот знак и иду к витрине, хотя на самом деле не намерен драться с ними на улице, птушта там они смогут наброситься со спины. Дарио говорит, не выходи, Снупз, но я иду на них, словно собираюсь что-то сделать, и все они вываливают из закусочной.
Возникает «Скорая». В закусочную входят санитары со словами, вы в порядке, хотите в больницу? Я такой, не. Они такие, что с вами случилось? Я, типа, упал, ага, я в порядке, в порядке. Они такие, но на вас явно напали, у вас может быть сотрясение. Я такой, не, у меня нет сотрясения, я на самом деле просто поскользнулся и ударился о стойку головой, это фигня, и они такие, так вы не хотите получить медицинскую помощь? Я такой, медицинскую помощь в чем? Отъебитесь, чуваки. Они выходят из закусочной, садятся в «Скорую» и уезжают. Буквально через двадцать секунд возникают феды. Заходят трое, говорят, мы слышали, на кого-то напала банда, это на вас напали? Я говорю, понятия не имею, о чем вы, я просто покупаю курицу с картошкой. Они говорят, почему тогда у вас голова в синяках? Я говорю, птушта навернулся, и они такие, а кровь на полу чья? Я такой, а я ебу, я тут ваще ни при чем. И они такие, так вы не хотите предъявлять обвинения? И я такой, накоси-выкуси. Они оставляют меня в покое и обращаются к другим посетителям, но все отмалчиваются, и они уходят.
Я проверяю запястье и вижу, что часов нет, а проведя языком по зубам, понимаю, что и грилзы пропали – наверно, выпали изо рта во время драки, и кто-то их тоже забрал, – и меня реально колбасит. Больше всего угнетает именно потеря грилзов. Я опираюсь о стойку и говорю, эй, хозяин, дай-ка мне другую курицу с картошкой – первая, что я заказал, рассыпалась по полу. Мне делают свежую порцию за счет заведения. В закусочных такое дерьмо случается все время – они просто вытирают с пола кровь и дальше обслуживают посетителей.
Я выхожу на улицу с Дарио, а там никого, все попрятались. Мы идем назад, к дому на Латимер-роуд, и все, о чем я могу думать, это как отомщу им, невзирая ни на что. Моя жажда мести – это темнейший угол ночи.
Позже мы с Дарио зависаем на лестнице в этом доме, курим косяк, и я отъезжаю, чувствуя, как гнев корежит меня. Дарио такой, братан, ты ответил им, как ганста, ты пиздился, как бешеный, поверь мне, ты им ответил. Я ему, зуб даю, на меня набросились чуваков десять, а Дарио, какое десять – двенадцать минимум. Дарио говорит, Снупз, я-то рамсил на улице с Токсиком и вдруг вижу, из двери вылетает Крутой Флюид с разбитой губой, плюет кровью на асфальт, сам еле на ногах стоит, тогда я смотрю в витрину, а там они прессуют тебя, ага, а я ему, не надо было мне загонять шокер этому филиппинцу, надо было оставить, но так есть хотелось, курицы захотел с картошкой.
Все, о чем я могу думать, это месть. Это узел у меня в груди, и мои мысли затягивают его все туже. Готти пошел бы со мной, но он наебал меня. Мракобес ебучий. Не, чувак, это дерьмо реально гложет мне сердце. Я набираю своему корешу, Флипзу, типа, йо, братан, на меня только что наехала целая орава в Гроуве, и он такой, вах, браток, я с тобой, дай знать, как будешь готов, но этой ночью он не на районе, а подъехать не на чем. Я набираю еще паре голов, но все они недоступны. Шов отдыхает с семьей в Доминике до конца лета, так что ему и звонить бесполезно. Рекс точно прикатил бы на мотике со стволом и уложил бы как минимум одного из них за меня, но он в тюрьме. И Себ в тюрьме. Еще пара чуваков, моих знакомых, тоже за решеткой. Я возвращаюсь в Южный Килли.
Все на хате у Пучка сочувствуют мне, типа, хлопают по спине и все такое, дают мне шишки забить косяк, спрашивают, не сходить зачем в магаз, но никто не говорит, идем сейчас же в Гроув. Я нихуя не хочу из магаза. Я хочу, чтобы братва пошла со мной и уделала этих фуфелов, наехавших на меня. Я ухожу в комнату Мэйзи и не показываюсь оттуда весь вечер, так как не хочу видеть ничьих лиц, типа, ну вас нахуй со своими шишками и прочим дерьмом, хотя от шишек я не отказываюсь, птушта иначе не засну. Я знаю, Мэйзи пойдет со мной, если я достану коня и волыну, так что, закурив косяк, я обзваниваю всех, кого могу, чтобы достать ствол. Как же мне хочется, чтобы у меня была «Звезда-9». Я завалю этого Крутого Флюида, без вопросов, спущу с него шкуру – сделаю все в точности, как учил Недобрый, – и ничего мне за это не будет.
Я набираю Йинке. Она отвечает, и я сразу ей рассказываю, что случилось. Я понимаю, что ей еще не все равно, но в ее голосе такая отстраненность, грозящая равнодушием. Она начинает задавать вопросы, типа, хочет знать все подробности, и я ей все рассказываю, но потом останавливаюсь и говорю, Чудо, поедем в отель на ночь, а она мне, Габриэл – даже не называет меня Чудо или еще как, а мое имя произносит так жестко и неестественно, что мне неприятно его звучание у нее во рту, – мы даже уже не вместе, я не поеду с тобой в отель. Я говорю, шозахуйня, меня только что отделали, как ты можешь быть такой бесчувственной? Она говорит, я не бесчувственная, я защищаю себя. Молчание, словно шарф, уносимый ветром. А затем, ты можешь заглянуть ко мне в следующий четверг, когда я приду с работы, если хочешь поговорить. Я кладу трубку.
У меня стучит в голове, и я замечаю, что почти докурил косяк, так что начинаю забивать новый, но руки так дрожат, что я просыпаю дурь на пол комнаты Мэйзи и кричу, какого хуя, и Мэйзи заходит и говорит, что такое, Снупи, а я говорю, братан, меня пиздец как колбасит, и он говорит, чувствуй себя как дома, братец, моя комната – твоя комната, и я говорю, за это я люблю тебя, брат. Я опускаю взгляд на грудь и, клянусь, вижу, как ребра над самым сердцем реально приподнимаются с каждым ударом сердца – бум-бум-бум – и, клянусь, оно не должно биться так быстро, и я чую, словно что-то ворочается у меня в животе, и хочу избавиться от этого.
Я просыпаюсь дико рано, на диване в комнате Мэйзи, и смотрю, как за окном восходит солнце, снимая шелуху вчерашнего дня. Плечи болят, и заснуть не получается. Я сажусь, поднимаю с пола свою «Аву» и замечаю хренову тучу затиров и царапин на кожаных рукавах и воротнике. Словно только что она была новой и вдруг стала старой. Нужно завалить того брателлу. Мне нужно… Йо, Мэйз, я сваливаю, говорю я, и Мэйзи бормочет с кровати в другом конце комнаты, порядок, Снупз, и перекатывается на другой бок.
Я иду в родительский дом, взять чистых шмоток. Когда я прихожу туда, тата уже ушел на работу, а мама в ванной, складывает одежду на плетеном стуле. Я захожу в ванную и говорю, привет, мама. Я ее не обнимаю, ничего такого. Я так давно не делал этого, что это кажется чем-то неестественным, трудным – легче сохранять дистанцию между нами, чем пытаться ее преодолеть. Она смотрит на мой лоб. Что с тобой случилось? – говорит она. На меня напали десять человек в куриной закусочной в Лэдбрук-гроув, говорю ей. Она все смотрит на мой лоб, ничего не говоря, держа в правой руке черную футболку. Пальцы у нее рыжие – от краски для волос. Затем она начинает складывать футболку и говорит, почему ты не убежал? Я готов сказать ей, что нельзя убегать, когда кто-то хочет унизить тебя, но вместо этого говорю другую правду, а именно, что меня окружили, и деваться было некуда. Она заканчивает складывать футболку, кладет ее на стопку одежды и берет очередную тряпку. Я жду, чтобы она сказала что-то еще – я хочу, чтобы она сказала что-то еще, – и не дожидаюсь, так что говорю, я возьму вещи из своей комнаты, а она продолжает складывать одежду, не глядя на меня. Я смотрю в зеркало в ванной, на мамино отражение. Она выглядит сутулой и маленькой, и тогда я чувствую, как внешний мир исчезает, и быстро поднимаюсь к себе в комнату, забрать одежду и последние лавэ. Когда я готов идти, я стою в прихожей, омытый тенью, птушта лампочка в коридоре перегорела, а окон там нет. Я говорю, я пойду, мама, и она говорит, о’кей, пока, плоским голосом, не выходя из ванной, и мне слышно, как скрипит плетеный стул, когда мама кладет очередную одежду поверх стопки. Я направляюсь назад, в ЮК.
Я днями сижу у Пучка, курю дурь с братвой, пока у меня сходят синяки, и одержимо проверяю мобилу на случай, если кто-нибудь ответил мне насчет ствола, чтобы я мог пойти и устроить жесть. Но мне никто не пишет и не звонит. Я просто сижу на диване в комнате Мэйзи, под грузом мыслей, упарываюсь, ем куриные пирожки и «Скиттлс».
Через пару дней на мобилу Дарио начинает названивать один брателла из тех, что наехали на меня, и говорит, йо, скажи своему братану, нам жаль, мы не хотели трогать его, – наверно, обосрались последствий, решив, что я могу прийти со всей братвой ЮК и уделать их, и этот брателла, Малёк, один из главных, кто наехал на меня, все твердит Дарио, хочу сказать твоему братану, мне, в натуре, жаль, я не хотел, чтобы так вышло, я не знал – видать, в натуре, обосрался. А самый прикол в том, что Дарио мне рассказывает, как он потом раз, и пошел в Гроув, на хату к одному белому брателле, достать дури, и только заходит, видит там Крутого Флюида, и тот фактически сразу говорит, йо, скажи своему братану, все решено, рамсы замяты, конец. А белый брателла, который шинкует зед светлого для Крутого Флюида, говорит, хааа, тебя уделал этот брателла, Снупз, я слышал, пахан тебе челюсть свернул, а Крутой Флюид твердит Дарио, скажи своему братану, все замято, скажи своему братану, все замято. Когда Дарио мне это рассказывает, я смеюсь. Конечно, он будет говорить, все замято. Если я махался с ними в одиночку, что будет, когда я поймаю его одного? Дарио говорит мне, поверь, Снупз, они не хотят разборок. Я говорю, замято будет, когда я скажу замято, и он говорит, как иначе, брат мой.