Затем он ушел, однако оба знали, что Тристан останется жив-здоров, а Каллум нипочем не признает, что, занимаясь этим личным вопросом, думает, будто оказывает человечеству услугу. Раз или два за последний час Рэйну подмывало связаться с ним и спросить, как там его вылазка, но в последнее мгновение едва-едва успевала вспомнить, что это неважно и ей плевать.
Без Каллума список выполнимых дел и правда заметно сократился. Ситуация не идеальная, но не все элементы плана требовали его присутствия. Рэйна решила посетить праздничное мероприятие в честь переизбрания Чарли Бэк-Маэды в Мэриленде, сообразив, что там ей придется не столько влиять на толпу, сколько наблюдать за ней. Тихонечко проверить.
Она проверила время. Собственно, для этого она и взяла в руки телефон, а вовсе не для того, чтобы прочитать очередное сообщение от Нико. Впрочем, фотография и правда получилась милой.
Рядом с Рэйной стояла молодая американка японского происхождения с белым парнем. Ее обрезанную майку покрывали стикеры с портретом Бэк-Маэды.
– Господи, малыш, смотри, – ахнула девушка, и в тот же момент толпа при появлении Чарли Бэк-Маэды взволновалась. В одной руке он держал поводок собаки, в другой – дочку Нору. Рэйна следила, как он идет через толпу, вскоре сообразив, что пытается его рассмотреть.
Поспешила задавить в голове голос Каллума: «Влюби-ила-ась».
Нет, не влюбилась. Во всяком случае, не так, как на то намекает Каллум, а иначе он не стал бы доставать ее. Если уж на то пошло, жена Чарли, Дженни Бэк-Маэда – детский хирург (а как иначе, ведь Чарли Бэк-Маэда – это предел совершенства) – куда больше отвечала интересам Рэйны, но вот любила Рэйна атмосферу, которую создавал политик. Толпу его сторонников. Девушку с парнем. Ребенка. Восхитительную собаку. Пусть даже это контролируют со стороны – пусть даже толпа обожателей, живущая убеждениями одного человека и любовью к его потомству, это подозрительно и настораживает, – то, что они мельком, урывками видели в мире Чарли Бэк-Маэды, наделяло остальное… толикой смысла. И на какое-то время все начинало казаться правильным. Или будто мир еще можно исправить. Рэйне было нужно это напоминание о том, что усилия не напрасны. О том, что где-то есть поколение людей, цепляющееся за хорошее, за создание чего-то важного.
Все боги выбирали себе любимчиков. А любимчик Рэйны, если верить Каллуму и «Вашингтон пост», был к тому же непростительно горячим.
К слову, о жаре – солнцепек в конце осени, которая больше напоминала беспощадное лето и никак не желала сдаваться, это прямо какое-то богохульство. Над головой тряхнул голыми ветками дуб, с юношеским задором обмахивая Рэйну: «Маме душно-душно айайайай!» Рэйна невольно стрельнула глазами по сторонам.
– Прекрати, – проворчала она, и дерево запыхтело раздраженно и встревоженно одновременно. Рэйна отошла на несколько шагов, поближе к сцене.
Там какая-то местная группа исполняла собственные песни вперемешку с каверами, а Чарли Бэк-Маэда, передав дочку супруге, поднялся на помост. Фронтмен вручил ему гитару, и он со смехом накинул ремень на плечо. Вместе с группой взял несколько аккордов песни, которую все вокруг откуда-то знали. Каллум в голове Рэйны съязвил: «Интересно, сколько сейчас женщин спонтанно овулировали?» Она мысленно закатила глаза. Собравшиеся быстро, как инфекцию, подхватывали песню, а Рэйне вдруг сильно захотелось лимонада. В остальном Рэйна оставалась невозмутимой и чувствовала себя неплохо.
Она посмотрела на Дженни Бэк-Маэду, на пухленького ребенка у нее на руках: на голове у Норы была пара маленьких наушников, чтобы отсечь несмолкаемый гул восхищения папой. А ведь Рэйна даже не любила детей. Кстати, Дженни кого-то напоминала: красное платье, длинные черные волосы, возмутительно идеальная фигура; чувство, будто, если ей бросить вызов, она без труда заткнет за пояс любого. Кто-то подарил Норе миниатюрный букет, и Рэйна вспомнила, как стояла в саду поместья, глядя в ледяные глаза, пытаясь прочесть в них что-то. Нечто отчаянное. Нечто истинное.
Но тут песня закончилась, Чарли Бэк-Маэда взял в руки микрофон, и Рэйна отбросила все мысли о Парисе Камали.
То есть попыталась отбросить. Интересно, что такого Каллум увидел в Парисе и чего потом не захотел объяснять Рэйне, решив, наверное, будто она не поймет? Хотя если он сам не понимал чего-то, так это того, что если Париса – не соперник, то Рэйна – всего лишь задира (бессмысленная смена ролей), и потому лучше бы сразу сказал правду, избавил обоих от страданий, а то Рэйна еще начнет беспокоиться или вообще заинтересуется.
Это, наверное, и было самое страшное: не в силах ненавидеть Парису, Рэйна будет вынуждена признать другое чувство, которое к ней испытывает. Нечто более сложное, породившее парадокс: если Парисе суждено проиграть, то и победа Рэйны будет не такой сладкой. Так, может, в конце концов, Каллум оказывает Рэйне услугу?
Ничего подобного. Это же Каллум.
«Мама, позволь нам это исправить, – засуетился пятачок одуванчиков. – Мама, дай нам вырасти, позволь уйти-и-и-и…»
Речь Чарли Бэк-Маэды то и дело прерывалась аплодисментами, радостным ликованием, люди горячо кивали и улюлюкали. На утреннем солнышке Рэйну разморило, мысли поплыли. По изображениям Бэк-Маэды на футболках почти у всех расползались пятна пота; люди прикрывали глаза ладонями от палящего зноя. Толпа всколыхнулась, словно луг под налетевшим ветерком, с готовностью расступилась. Все одинаково изжарились.
Однако скорость реакции показалась Рэйне странной. Она была прямо-таки взрывная. Вот еще несколько человек отвлеклись. Толпа взволновалась сильнее. Кто-то ахнул, раздались крики.
«МАМА-МАМА, – завопило что-то. – МАМА, АЙ-АЙ-АЙ-АЙ!»
ebooksa