— Что чувствуешь? — вскинулся я.
— Холод чувствую. Сырость. И спать охота, — признался Моня, а мне захотелось его стукнуть.
Енох, который продолжал дуться, что сперва не ему, а Моне дали живое тело, а потом так вообще на Мефодия не взяли, не выдержал и едко добавил:
— А я ведь говорил, что надо было меня в Зубатова закидывать. Он же злыдень.
— Кто злыдень⁈ — возмущённо вскинулся Моня.
— Ты злыдень и есть, — спокойно, как ни в чём ни бывало, продолжил Енох, — только бухать и баб водить можешь.
— Между прочим я Генку от Мефодия спас! — заверещал возмущенный Моня.
— Ты ценного свидетеля убил, — не повёлся Енох, — и теперь Генка вынужден всю информацию заново собирать. По деревням шляться в такую непогоду.
— Можно было дождаться, когда распогодится, и потом сюда идти, — проворчал Моня, кутаясь в тоненький пиджачок.
— Потом Гудков ещё что-то придумает, — возразил Енох.
— А ну тихо! — рыкнул я, — вы слышали?
Призраки стихли и начали прислушиваться.
В почти абсолютной тишине (в Хохотуй жители так и не вернулись, а из соседнего хутора наведались и забрали всё, что можно). И вот теперь деревенька зияла окнами без стёкол, лишь в крайней избе периодически начинали хлопать ставни под порывами ветра, так как металлические крючки-держатели тоже спёрли. Так вот в тишине послышался какой-то звук.
— Кажется, чихнул кто-то, — задумчиво отметил Енох.
— А я вот думаю… — начал Моня, но я резко перебил:
— Тихо ты!
Моня обиделся и надулся. А Енох сказал:
— Вроде воооон там! — и махнул рукой по направлению к небольшой покосившейся избушке с забитыми крест-накрест окнами. Она была аж чёрной от старости и вросла в землю почти по подоконник.
— Кстати, — шепотом сказал я, — мы в прошлый раз, когда деревню обходили, туда не дошли.
Звук повторился.