— Пошли! — велел я Моне, и мы вошли в дом.
— Здорово, дедушка! — громко сказал я. — Не пугайтесь. Комсомольцы мы. Из Хлябова. Агитацию проводим.
Из-за печи послышался надсадный кашель.
— И вам подобру-поздорову, — замызганная занавесочка дёрнулась и из-за неё опасливо показалась заросшая седой щетиной голова со всклокоченными нечёсаными волосами, сбитыми в колтуны.
— Вы тут живёте, дедушка? — спросил я.
— Агась, туточки и живу, — закивал дед. — Всю жизнь живу. Хохотуевские мы. И отец мой здесь, в Хохотуе, жил. И дед жил. Бабка, правда, пришлая была, из Калиновки.
— Один живёте? — опять спросил я.
— Агась, один, — словно китайский болванчик, закивал старик, — как Глафира моя переставилась, царство ей небесное, так один и живу. Сперва Марфа, кума, хотела со мной жить. Но я не пустил. Неча!
Моня хмыкнул, явно не разделяя аскетического мировоззрения старика, но я быстро задал следующий вопрос, пока он не влез с неуместными комментариями:
— А недавно не слышали ли чего необычного? Ничего в деревне не случалось?
— Недавно, это когда? До или после Революции? — задумался старик.
— Да недели полторы назад, — пояснил я.
— Полторы, говоришь, — наморщил лоб дед так, что его кустистые брови совсем сошлись на переносице, и вдруг сказал, — слышь, сынок, а табачку нету у тебя? Или хоть махорочки?
После попадания сюда я понял, что табак и махорка — это была наиглавнейшая валюта среди простого люда. С деньгами в народе было не ахти, а самогон выпивался сразу. Поэтому приучил себя носить одну-две пачки папирос или брикет махры.
— Папиросы есть, дедушка, — протянул я пачку ему.
— А ты выйми мне, — попросил старик, демонстрируя дрожащие узловатые пальцы.
— Да вы всю пачку забирайте, — сказал я, но вынул одну папиросу и протянул старику вместе с пачкой.
— Это всё мне? — оживлённо обрадовался старик и добавил, — а огоньку не будет? А то я пока кресалом выжгу.
— Да уж, — сказал Моня, бросая глубокомысленные взгляды на холодную печь, которую явно не топили очень давно.
— Держите, — я зажёг спичку и дал деду прикурить.
ebooksa