Французы сразу раскритиковали дворец за фасады неправильной формы, а внутри сочли его похожим на лабиринт. Особенно ассиметричным был западный каменный фасад, возвышающийся на краю крутого оврага. Четыре цилиндрические башни с коническими сланцевыми шпилями придавали ему средневековый вид. Остальные фасады были построены из красного кирпича и гранита из Сьерра-де-Гуадаррама, горного массива на северо-западе Мадрида. Главный вход находился на южном фасаде между двумя квадратными башнями, помещения которого играли церемониальную функцию, а северное крыло использовалось как служебное помещение. Западная часть была отведена под покои короля, а восточная – покои королевы. Территории были разделены двумя большими внутренними дворами и королевской капеллой. Справа от входа в Алькасар находились конюшни.
Если дамам королевы Мадрид показался похожим на большую деревню, то Елизавете он пришёлся по душе:
– Здесь всё находится под боком. И нет таких толп, как в Толедо!
Вероятно, королеве не нравилось, что когда в столице во время Пасхи она отправлялась молиться в собор, на улицах сразу собиралась толпа зевак, жаждущих увидеть её.
Теперь Хуана Австрийская часто навещала невестку и они вместе посещали сады Каса де Кампо. Филипп II выкупил эти земли на правом берегу реки Мансанарес у знатного рода Варгас с намерением построить там, как и в Аранхуэсе, загородный дворец и устроить искусственную систему запруд и ручьёв. А пока в Каса де Кампо стоял только небольшой охотничий домик, вокруг которого на территории больше тысячи гектар располагался, в основном, лес каменного дуба в окружении средиземноморских кустов. Иногда к королеве в её прогулках присоединялся и дон Карлос.
Однако Елизавете недолго пришлось наслаждаться радостями частной жизни в садах Аранхуэса и Каса де Кампо. Ухудшение внутренней ситуации во Французском королевстве и интриги испанского двора поневоле втягивали её в политику. Строгие указы против ереси во Франции, последовавшие за ними жестокие казни и нетерпимое отношение правительства разозлили партию, противостоящую притязаниям Гизов, и угрожало серьёзными неприятностями. В Шотландии же из-за их роковой политики последовало всеобщее восстание. На помощь регентше, Марии де Гиз, из Франции были отправлены три тысячи человек, чтобы дать ей возможность сокрушить протестантов. В ответ шотландские лорды отправили посольство к королеве Англии, умоляя её поддержать их. Елизавета I отправила в Шотландию отряд под командованием лорда Грея, который осадил Лейт, и французы были вынуждены отступить. Франциск II попытался выразить протест английской королеве за поддержку, которую она оказала его мятежным подданным, но Елизавета Тюдор ответила:
– Я готова вывести свои войска, если король Франции сделает то же самое, и, кроме того, дарует свободу совести своим подданным в Шотландии, которые являются моими добрыми соседями.
В то же время Елизавета I установила тайные отношения с принцами Бурбонами во Франции через своего посла, а также с принцем Оранским и с другими недовольными фламандскими подданными католического короля. Вне себя от ярости, герцог де Гиз приказал епископу Лиможа, чтобы тот уговорил Филиппа II усмирить английскую королеву. В свой черёд, Екатерина Медичи обратилась к дочери:
– Я прошу Вас, если Вы имеете какое-либо влияние на короля, Вашего мужа, поговорите с ним, чтобы он предупредил упомянутую королеву о своём неудовольствии тем, что она разжигает войну между нами. Что касается этого королевства (Франции), уверяю Вас, я приму все меры предосторожности, чтобы, пока я жива, Ваш брат не начал войну первым.
Молодая королева подчинилась наставлениям своей матери и сделала всё, что было в её силах, чтобы побудить Филиппа выступить против королевы Англии. Более того, герцог Альба помогал ей в этом. Однако Елизавета была ещё слишком молода, чтобы играть политическую роль в испанском правительстве, и Екатерина могла нанести своей дочери большой вред, подстрекая её к вмешательству в политику. Впрочем, письмо флорентийки к французскому послу свидетельствует о том, что в какой-то мере она осознавала это:
– Монсеньор де Лимож, я не могу выразить того удовлетворения, которое Вы мне доставляете, присылая мне известия о королеве, дочери моей, даже о её самых пустяковых действиях. Большое удовольствие доставляет мне слышать, что её так любит король, её муж, и уважают её подданные. При этом, господин посол, я не сомневаюсь, что она многим Вам обязана; хотя, слава Богу, ум её всегда был таков, что я верила, когда она берётся за какое-нибудь дело, то сделает его хорошо; однако по причине своей молодости она ещё не может иметь достаточного опыта и знаний о мире.
Затем Екатерина сообщила о своём предполагаемом путешествии к границе, где она собиралась увидеться с дочерью, о чём Елизавета сообщила мужу, который выразил своё одобрение этим проектом. Королева-мать, однако, понимала, что тревожная ситуация во Франции заставит её отложить это удовольствие до следующего 1561 года:
– Но Вы не должны указывать на это как на причину, а лучше выдумайте какой-нибудь свой предлог, например, можете сказать, что я растолстела и потому не могу путешествовать, как прежде; или что зима обещает быть слишком суровой для столь долгого путешествия.
В Испании политическая обстановка тоже была достаточно сложной. После окончания празднеств по случаю женитьбы Филиппа II вражда между домами Мендоса и Толедо возобновилась с ещё большей силой. Высшая знать обычно поддерживала партию Альбы, ибо Руй Гомес считался чужаком, и зависть к тому, что король предпочитает иностранца, в данном случае сочеталась с ненавистью, которая всегда окружает фаворитов при дворе. Однако до приезда Елизаветы в Испанию он не занимал никакой важной должности, избегал конфликтов со своим соперником, и вёл себя по отношению к герцогу так скромно и покорно, как только можно было желать. Теперь же принц заручился поддержкой дома Мендосы. Вдобавок, его поддерживали тесть, герцог де Франкавилья, маркиз де Мондехар, президент совета Кастилии, Диего де Чавес, духовник короля, и граф Альба де Листа, дворецкий королевы. А государственный секретарь Франсиско Эрасо был его самым преданным другом. Всё это позволило Рую Гомесу войти в королевский совет.
Тогда Альба официально обратился к великому инквизитору Вальдесу, архиепископу Севильскому, с жалобой на принца Эболи. Дескать, тот с помощью секретарей Филиппа II всячески препятствует его, герцога, желанию, раздавать бенефиции. В Испании, если министр хотел оказать услугу, назначить на должность или подарить бенефиций, то, согласно обычаю, главный секретарь должен был для этого заполнить патент и подать королю на подпись. Так вот, Альба утверждал, что вместо его имени секретари, якобы, по указке дона Руя, вписывали туда имена совсем других людей. Хотя в последнем случае именно король своей собственной рукой вписал в патент имя другого вельможи, инквизиторы немедленно приступили к расследованию. Поэтому, чтобы избежать допросов в Священной канцелярии, перед которой был бессилен даже его господин, принц Эболи счёл за лучшее «заболеть» лихорадкой.
С проницательностью, которой он славился, французский посол сразу доложил королеве-матери, что Альба вряд ли сможет выстоять в этом деле против королевского фаворита:
– Я часто навещаю Руя Гомеса, чтобы утешить его в болезни и умоляю его, когда представится возможность, рассказать королю о некоторых вещах. Его речи более откровенны, чем речи герцога Альбы. Принц называет последнего «меланхолическим врагом человечества», который губит своего господина и его двор, и который хочет снова ввести в Испании мрачный образ жизни покойного императора.
Желание Филиппа II вернуть своего любимца ко двору вскоре стало настолько для всех очевидным, что Альба даже начал рассматривать возможность своего добровольного отъезда за границу. Всё решил один случай. Как-то герцог пришёл в покои к королю со своими родственниками маркизом де Сориа и доном Антонио де Толедо, епископом Леона, по какому-то делу. Филипп II, как обычно, работал с Эрасо, одним из своих секретарей. В такие минуты король очень не любил, чтобы его беспокоили. Однако гордый Альба не только заранее не попросил королевскую аудиенцию, но и счёл унизительным для себя дожидаться своего господина вместе с другими придворными в приёмной, что вызвало недовольство короля. Бросив сердитый взгляд на герцога, Филипп II поднялся, взял свои бумаги и удалился в другую комнату вместе с секретарём. Так что Альба даже не успел сказать ни слова о том деле, из-за которого побеспокоил короля. Затем ещё несколько дней Филипп отказывался говорить с ним и даже не хотел слышать имени герцога. А когда на совете во время спора Альбы с герцогом де Сессой король принял сторону последнего, тот решил, что временное отсутствие при дворе послужит ему на пользу и, возможно, восстановит к нему доверие его господина. Что же касается Руя Гомеса, то уже спустя шесть дней после отъезда Альбы он выздоровел от лихорадки и счёл возможным вернуться.
Тогда казалось, что партия Мендосы возьмёт верх в Испании. Однако король, ко всеобщему удивлению, не даровал своему любимцу пост министра, хотя и повысил его в должности. Вдобавок, Филипп II заявил, что ему не нужны министры, поскольку с помощью своих секретарей он может распоряжаться всеми делами, касающимися правительства.
– Тем не менее, монсеньор, – заметил епископ Лиможа в письме к кардиналу Лотарингии, – для государя, как бы ни были велики его таланты и прилежание, совершенно невозможно управлять без помощи министров делами столь могущественного королевства; хотя Его Величество в течение двух месяцев почти не выходил из этого замка (в Толедо) и даже не покидал своего кабинета, разве только для того, чтобы навестить королеву. Дела, однако, находятся в таком беспорядке, что все здесь в отчаянии, так что даже сами испанцы предсказывают, что так дальше продолжаться не может.
ebooksa