Лучшая принцесса своего времени

Этот девиз намекал, что со смертью супруга из жизни шотландки исчезли свет и радость. Однако её горе вызвало мало сочувствия у окружающих из-за жестокости её дядей и того, что она поддерживала их политику. Марии нечего было рассчитывать и на снисхождение свекрови, которая знала, что невестка шпионила за ней и сообщала о каждом пустячном происшествии при дворе Гизам.

Вскоре после того, как Франциск II упокоился в королевской усыпальнице под сводами Сен-Дени, кардинал Лотарингии предложил испанским властям договориться о браке между своей овдовевшей племянницей и доном Карлосом в противовес желанию флорентийки выдать за инфанта свою младшую дочь Маргариту Валуа.

Видя, что душная атмосфера Толедо оказывает вредное воздействие на здоровье Елизаветы, король позволил ей уехать после Рождества в имение в Мазарамбросе неподалёку от столицы, которое королева получила от него в подарок. Сопровождал её Руй Гомес, так как Филипп II был очень загружен делами. Хуана Австрийская, в последнее время почти не разлучавшаяся с невесткой, тоже поехала с ней. В Мазарамбросе королеву уже ждал французский посол, сообщивший ей о кончине брата. Не сдержав слёз, Елизавета с письмом матери в руках удалилась в свою комнату. Выплакавшись, она первым делом написала послание мужу с просьбой защитить её брата, нового короля Карла IХ, которому не исполнилось и десяти лет, а потом – матери с выражением соболезнования. После чего приказала своей свите облачиться в траур. Отправив принца Эболи с первым письмом в Толедо, Елизавета снова встретилась с Себастьеном де л’Обеспином и высказала сожаление по поводу отстранения Гизов от власти, зная, какое впечатление это произведёт на её мужа.

На следующий день явился принц Эболи с письмом от Филиппа II, который умолял свою супругу:

– Вернитесь ко мне, дабы я мог утешить Вас в Вашем горе!

Но прежде, чем Елизавета воссоединилась со своим супругом, из Франции прибыл ещё один курьер с письмом королевы-матери. Она просила дочь повлиять на супруга, чтобы тот, во-первых, сохранил мир между двумя королевствами, а, во-вторых, поумерил свою ненависть к королю Наварры, на поддержку которого, впрочем, флорентийка не слишком рассчитывала, признавшись дочери в своём личном и политическом одиночестве:

– Дочь моя возлюбленная, доверьтесь Господу, ибо Вам доводилось видеть меня столь же счастливой, как и Вы теперь, не знающей иного горя, кроме того, что я не была любима так, как мне хотелось бы, королём, Вашим отцом. Он оказывал мне почести большие, чем я заслуживала, но я любила его столь сильно, что вечно пребывала в страхе, как Вам известно, и вот Господь забрал его у меня, а затем, не удовольствовавшись этим, взял и Вашего брата (Вы знаете, как я его любила), оставив с тремя малыми детьми на руках, с разделённым королевством, где нет ни единого человека, не одержимого собственными страстями, кому я могла бы доверять.

Елизаветы старалась поддержать мать.

– Я уверена, что матушка со всем справится и всё преодолеет, – сказала она епископу Лиможа. – Она всего лишь хочет защитить моих братьев и королевство.

Но после разговора с послом у королевы началась мигрень, а потом её стало лихорадить. В течение следующего дня, правда, она почувствовала себя лучше и смогла встать с постели. Однако ночью лихорадка вернулась и на теле появилась сыпь, поэтому утром в Толедо была отправлена депеша, извещавшая о болезни Елизаветы. Срочно прибыв в Мазарамброс, Филипп II почти весь день провёл у ложа жены, которая сразу начинала проявлять беспокойство, едва он выходил. На рассвете к ужасу всего двора врачи диагностировали у королевы натуральную оспу. Более двух недель она находилась между жизнью и смертью: никого не узнавала и бредила. Всё это время статс-дама почти не отходила от неё. Король же приезжал из Толедо ещё два раза и проводил по несколько часов у постели супруги. Наконец, 10 января, в болезни королевы произошла благоприятная перемена и через несколько дней врачи сообщили королю, что Елизавета находится на пути к выздоровлению. Болезнь, однако, сильно подпортила её внешность: кожа на лице сморщилась, волосы стали выпадать и на какое-то время ухудшилось зрение. Поэтому Луиза де Бретань по совету врачей усердно омывала лицо своей госпожи молоком ослицы и накладывала бальзам, присланный Екатериной Медичи, как только до Франции дошла весть о болезни её дочери. Филипп первым поспешил сообщить радостную весть тёще о выздоровлении Елизаветы:

– Благодаря большой заботе и усердию, проявленными её врачами, а также благодаря её собственному мужеству и высокому сердцу, Богу угодно было даровать ей такое облегчение, что в течении последних нескольких дней у неё не было ни лихорадки, ни сыпи, и врачи уверяют меня, что она скоро совсем поправится – и это кажется мне весьма вероятным, так как я только что вернулся из Мазарамброса, где оставил Её Величество в очень хорошем состоянии, живой и полной надежд.

В свой черёд, Луиза де Бретань добавила:

– Король проявляет величайшую заботу о Её Величестве, он почти каждый час справляется, как она себя чувствует, и, несмотря на увещевания, желает видеть её каждый день.

В короткой записке к матери Елизавета подтвердила слова своей статс-дамы:

– Сударыня, я был бы неблагодарной, если бы не призналась Вам, что я счастливейшая женщина на свете и что именно Вам я обязана своим великим счастьем.

Как только ей полегчало, молодая королева продиктовала также письмо своему брату Карлу IХ с поздравлениями по поводу восшествия на престол. Однако силы Елизаветы были настолько ослаблены, что она ещё долго не могла подняться с постели.

Король по-прежнему продолжал проявлять о жене заботу. Чтобы развлечь королеву, к ней привели столетнюю старуху по имени Беата, имевшую в Мазарамбросе репутацию святой. По словам Филиппа, она сделала несколько верных предсказаний, в том числе, о смерти Генриха II. Но когда Елизавета спросила у предсказательницы, сможет ли она родить королю наследника, та ответила, что ребёнок появится не раньше чем через полтора года. Не успела королева опечалиться, как Беата добавила:

– Это не помешает Вашему Величеству быть самой счастливой женщиной на свете.

Дон Карлос, оставшийся в Толедо, тоже постоянно интересовался здоровьем своей мачехи и сообщал ей о том, что сам идёт на поправку. При этом от Елизаветы поначалу скрывали, что епископ Лиможа и Анна де Монпасье тоже заболели оспой, вероятно, заразившись от неё. Тем более, что на ноги они поднялись раньше королевы (за дочерью герцога де Монпасье ухаживала Клод де Винё).

Постепенно лицо Елизаветы стало почти таким, как до болезни. В первый же день, когда она решила позавтракать с золовкой в саду, из Толедо вернулся Филипп II вместе с доном Карлосом. Пока король беседовал с Елизаветой, ей доставили пакет из Франции, в котором, среди прочего, были портреты королевы Екатерины, короля Карла и маленькой Маргариты, которую Екатерина так стремилась обручить с инфантом. Филиппу очень понравился портрет юной принцессы, и он спросил у жены: