Лучшая принцесса своего времени

– Сир, – пишет Фуркево. – Я видел лицо принца до того, как его тело было передано в монастырь доминиканских монахов. Его черты нисколько не изменились из-за болезни, за исключением того, что лицо приобрело желтоватый оттенок и он значительно похудел.

В семь часов вечера скорбная процессия покинула Алькасар и направилась по улицам к монастырю Сан-Доминго-эль-Реаль. Покров из богатой парчи поддерживали герцоги де Инфантадо и Медина де Риосеко, принц Эболи и герцог де Фериа. Эрцгерцоги Рудольф и Матиас исполняли обязанности главных провожающих и прошествовали за гробом, одетые в длинные траурные одежды, в шляпах из чёрной ткани по фламандской моде. За ними следовали все высшие государственные чиновники, послы, президент совета кардинал Эспиноза, нунций и высшее духовенство Испании. Пока процессия формировался во дворе дворца, между вельможами произошла перебранка по поводу очерёдности. Спорщиков, однако, заставило замолчать присутствие самого Филиппа II, который, открыв окно, выходящее во двор, несколькими холодными и презрительными словами выразил свою суверенную волю по этому вопросу. Заупокойные службы проходили с большой помпой и торжественностью, мессы по усопшему служились ежедневно в течение девяти дней во всех церквях Мадрида. Гроб инфанта был помещён в нишу рядом с главным алтарём часовни Сан-Доминго, где он должен был оставаться до завершения строительства королевской усыпальницы в Эскориале. Молитвы за усопших читались ежедневно в течение тридцати дней в часовне – церемония, на которой присутствовали королева и её придворные. Однако заупокойная проповедь не была разрешена, по воле короля речь должна была быть произнесена в Эскориале во время церемонии окончательного погребения дона Карлоса.

В тот же вечер Фуркево отправился во дворец, чтобы навестить королеву. Он нашёл её очень подавленной и больной, тем более, что она только что простилась со своим мужем, который удалился на две недели в Сан-Иеронимо, чтобы присоединиться к религиозным службам, совершаемым за упокой души его несчастного сына. Елизавета никак не прокомментировала трагедию, только сказала послу:

– Попросите королеву, мою матушку, действовать так, чтобы вся Испания поняла и поверила, что Его Христианскому Величеству причинило великую скорбь то, что король Испании потерял своего сына; как и все европейские нации, испанцы больше всего внимания уделяют внешним проявлениям.

– Это правда, мадам, – согласился с ней Фуркево, – что испанцы смотрят на меня косо и не стесняются говорить, что мы, французы, очень рады этой упомянутой кончине. Поэтому, надеюсь, Ваше Величество не преминет сделать всё возможное, чтобы доказать обратное.

Более того, Елизавета искренне просила, чтобы Екатерина распорядилась отслужить торжественную панихиду по дону Карлосу в соборе Парижской Богоматери, и чтобы король присутствовал на ней. Молодая королева сделала всё, что было в её силах, чтобы продемонстрировать глубокое горе, которое причинила ей кончина инфанта и не навлечь на себя упрёки, что смерть пасынка принесла большую пользу ей самой и её потомству. Она также обратилась к своей матери с просьбой прислать какое-нибудь высокопоставленное лицо для соболезнования королю, её мужу. Тем временем был издан указ, предписывающий всем верноподданным короля в течение девяти дней носить глубокий траур и присутствовать в церкви Нуэстра-Сеньора-ду-Аточа, когда состоится публичная служба за упокой души умершего инфанта. Было также предписано, что двор должен носить траур в течение одного года, «если только Бог в своей милости не дарует Её Католическому Величеству сына; в этом случае все следы скорби должны быть отринуты». Затем Фуркево сообщил Екатерине, что её дочери очень идёт траур, и что черты её лица никогда не выглядели такими прекрасными и нежными. Правда, у Елизаветы всё ещё продолжались обмороки и онемение с левой стороны тела, но её врачи очень надеялись, что вскоре эти неприятные симптомы пройдут. Как только был снят королевский запрет на выезд курьеров из столицы, между иностранными послами и их дворами завязалась самая активная дипломатическая переписка. О смерти дона Карлоса иностранных государей должны были уведомить испанские послы. Католический король был особенно осторожен в этих вопросах, не допуская, чтобы его заявления искажались, и всегда пользовался преимуществом первой версии событий. Во Франции Алава, как обычно, начал с мелких пакостей, чтобы ввести в заблуждение и помучить Екатерину, которую он терпеть не мог.

– Господин де Фуркево, – негодовала Екатерина, – этот испанский посол делает всё, что в его силах, чтобы нарушить добрые отношения, существующие между нашими королевствами, особенно в связи со смертью принца Испании. Один раз упомянутый посол сказал нам, что принц не умер, в другой раз, что он умер – хотя на самом деле мы знали всё лучше, чем он, поскольку прочитали это в письмах из Испании, которые вопреки всем законам и справедливости мы вскрыли и внимательно просмотрели. Впоследствии, в разговоре с кардиналом Лотарингским, упомянутый посол заметил, «что он удивился тому, что мы, будучи так хорошо проинформированы о кончине принца, не надели траур, в то время как он сам намеревался облачиться в чёрное на следующий день. Мы, соответственно облачились в траурные одежды; но посол появился в нашем присутствии в своём обычном наряде и сказал, «что он был весьма удивлён, увидев нас в таком виде, поскольку он не получал известий из Мадрида о смерти упомянутого принца». Подобные вещи, господин посол, недопустимы, ибо совершенно очевидно, что намерение упомянутого дона Франсиско состоит в том, чтобы испортить наши отношения с католическим королем. Я прошу тебя сообщить об этом обстоятельстве королеве, моей дочери.

Вскоре Алава получил депеши из Испании для передачи французскому королю и предписание для него лично облачиться в траур по случаю кончины инфанта. 20 сентября в соборе Нотр-Дам была отслужена торжественная месса за упокой души дона Карлоса, на которой присутствовали Екатерина Медичи и её младшие сыновья, герцоги Анжуйский и Алансонский, однако Карла IХ не было, так как он заболел. Подобные почести были оказаны покойному инфанту и в Риме, хотя Филипп II написал своему послу Суньиге, чтобы в Вечном городе не поминали его сына, а также намекнул, что считает все соболезнования излишними. Однако пожелания короля не были выполнены: кардинал Таррагона провёл службу с величайшей помпой вместе с другими двадцатью двумя кардиналами, епископами и архиепископами в присутствии Суньиги и кардинала Гранвеллы. В Вене в церкви Святого Стефана тоже была проведена заупокойная служба, в которой приняла участие императорская семья, включая эрцгерцогиню Анну. По всей территории Нидерландов отслужили мессы в соответствии с королевским приказом, переданным герцогу де Альбе в письме, написанном Филиппом через два дня после смерти его сына:

– Поскольку Всемогущему Богу было угодно забрать к себе инфанта, моего дорогого и возлюбленного сына, Вы можете понять горе и боль, которые сейчас переполняют меня. Его кончина произошла 24-го числа этого месяца, за три дня до этого он принял святые таинства. После чего он умер очень по-христиански, проявив такое раскаяние и сокрушение сердца, которое очень утешает меня в этом тяжёлом горе.

Во время своего уединения в Сан-Иеронимо Филипп II перенёс тяжелый приступ подагры, поэтому вместо того, чтобы вернуться во дворец в Мадриде по истечении срока траура, король отправился в Эскориал, где оставался недоступным для всех, за исключением королевы, до 21 сентября. Перед отъездом из Мадрида он принял Фуркево наедине. В ответ на соболезнования их христианских величеств по поводу постигшего его бедствия Филипп ответил:

– Я не могу притворяться, что кончина сына стала для меня ужасным горем, тем не менее, я долго готовился принять со смиренной благодарностью как добро, так и зло, которые Богу было угодно назначить мне.

Во время отсутствия короля все государственные документы, связанные с французскими делами, отправлялись Елизавете, которая пересылала их своему мужу. Молодая королева продолжала пребывать в депрессии: её страдания из-за болезни были усугублены невежественным врачеванием со стороны Мальдонадо и других испанских докторов. 10 сентября Елизавета упала в обморок из-за сильной боли в боку, и пролежала полтора часа неподвижно, напугав фрейлин, которые думали, что она больше не придёт в себя. Правда, на следующий день королева снова чувствовала себя сносно. Несколько дней спустя она вместе с инфантой Изабеллой отправилась на вечерню в церковь Богоматери Аточской. После этого решила навестить Хуану Австрийскую, которая лежала больная в монастыре Дескальсас Реалес. В конце концов, Екатерину Медичи всерьёз встревожили полученные ею отчёты о болезни дочери, тем более, что Елизавета слишком ослабела от перенесённых страданий, чтобы часто переписываться со своей матерью. Зато Филипп II писал постоянно, спрашивая совет у тёщи и жалуясь:

– Иногда прекрасные глаза Её Величества тускнеют и наполняются слезами от страданий.

Флорентийка поспешила ответить:

– По моему мнению, её недомогание вызвано обильным ужином и недостаточной физической нагрузкой, что не может не нанести большого вреда как ей самой, так и её ребенку. Поэтому я умоляю, Ваше Величество, прикажите, чтобы она не принимала пищу более двух раз в день. Если же она не может обходиться без еды между обедом и ужином, я прошу Ваше Величество распорядиться, чтобы она ела только хлеб, поскольку в юности она никогда не ела мяса, кроме как за обедом или ужином.

21 сентября Елизавета встретила своего мужа у большого портала Мадридского дворца, когда он вернулся из Эскориала. Их приветствие было радостным и нежным. Прекрасное лицо королевы, однако, оставалось бледным; и она так была слаба, что в ожидании короля вынуждена была опереться на руку своей главной камеристки, герцогини Альбы. В течение последующей недели Елизавета сопровождала своего мужа, чтобы сменить обстановку, в Эль-Пардо, где королевская чета пробыла всего несколько дней. В пятницу, 1 октября, болезнь королевы неожиданно усилилась, она стала очень беспокойной и не могла сомкнуть глаз. Тем не менее, на протяжении всех своих продолжительных страданий она сохраняла неизменную мужественность и не забывала благодарить своих приближённых за оказанные услуги.

Вечером 2 октября Елизавета попросила, чтобы было совершено таинство Елеосвящения, пока у неё ещё остались силы присоединиться к молитвам духовенства. Эти священные обряды были совершены и, более того, в покоях умирающей королевы отслужили мессу. Филипп II опустился на колени у подушки своей супруги и разделил с ней освященную облатку. В три часа утра в воскресенье, 3 октября, Елизавета подписала своё завещание, которое продиктовала ещё в Эль-Боске перед рождением инфанты Изабеллы. Затем последовало самое мучительное испытание – прощание короля с умирающей женой. Слёзы текли по щекам Елизаветы, когда она говорила последние слова мужу, которого так нежно любила и который, по крайней мере, был нежен и снисходителен к ней. Она выразила свою скорбь по поводу того, что не смогла должным образом отплатить за его любовь, и, особенно, что не подарила ему сына, «вид которого, монсеньор, мог бы смягчить Ваше горе».

– Я испытываю глубокую скорбь из-за того, что оставляю инфант, своих дочерей, – продолжала умирающая, – но, будучи детьми такого могущественного короля, как Вы, они никогда не будут нуждаться в заботе и будут получать множество превосходных подарков.

Затем она поручила своих фрейлин защите короля, и ещё попросила мужа всегда любить королеву, её мать, и помогать ей, как и Карлу IХ, её брату. Закончила Елизавета такими словами:

– Я ухожу, монсеньор, полагаясь на Христа, моего Спасителя, и всегда буду молить Всемогущего благословить Вас и даровать преуспевание.