– Ибо, – говорит Фуркево, – каждая идея, которая приходила в голову принца, была записана на бумаге; таким образом «откровение» состояло из десяти тысяч безумств и мечтаний очень странного характера, которые зародились в его уме.
В сундуке также нашли письмо, адресованное королю, в котором дон Карлос признавался, что причиной его предполагаемого бегства было жестокое обращение, которому он подвергся со стороны своего отца. Копии писем, которые инфант адресовал различным дворянам и к главным городам, когда обратился к ним за помощью для осуществления своего замысла, тоже были найдены. Однако самым важным документом в сундуке был список лиц, которых несчастный дон Карлос считал своими врагами или друзьями. На первое место среди своих друзей инфант поставил свою мачеху, дона Хуана Австрийского и Суареса. Среди тех же, кого дон Карлос намеревался «преследовать до смерти», были имена Альбы, принца и принцессы Эболи, Эспинозы, председателя государственного совета, и короля, его отца. Оставшееся содержимое сундука состояло из суммы в тридцать шесть тысяч дукатов, бриллианта стоимостью двадцать пять тысяч дукатов, нескольких колец, украшенных дорогими драгоценными камнями, и нескольких португальских монет. Таков отчёт, данный нунцием Кастанео о содержимом сундука, и этот отчёт также подтверждён Фуркево. Французский посол утверждает, что там не было обнаружено ничего, что указывало бы на причастность дона Карлоса к какому-либо заговору против короля или католической церкви. А Брантом рассказывает со слов некоего испанского вельможи, что когда король потребовал совета у собравшихся относительно мер, которые следует принять в отношении инфанта, некоторые члены совета посоветовали ему держать сына в пожизненном заточении, другие – отдать ему Неаполитанское королевство, третьи – отправить дона Карлоса воевать с маврами.
Филипп II отверг все эти предложения, добавив:
– Что касается содержания инфанта в вечном заточении, то это невозможно, поскольку в нашем королевстве нет клетки или тюрьмы, в которых можно было бы долго удерживать такого разъярённого и одержимого дьяволом человека, как мой сын.
На следующий день, во вторник 20 января, король собственноручно написал письма папе римскому, государям Европы, своим ближайшим родственникам и своим послам при всех главных дворах, сообщая об аресте дона Карлоса. Хотя осторожная манера, с которой Филипп избегал каких-либо реальных объяснений истинной причины тюремного заключения своего сына, должно быть, вызвала сильное возмущение тех, к которым были обращены эти письма. По приказу своего супруга королева обязалась сообщить своему брату о прискорбном событии, ибо скорбь Елизаветы была искренней, и она расценила поступок, который король считал себя обязанным совершить, как страшный позор для королевского дома Испании.
– Тем не менее, мадам, – говорит Фуркево, – Ваша дочь ведёт себя очень благоразумно, не проявляя ни малейшего признака радости, хотя несчастье принца очень выгодно ей и её детям, во всём подчиняясь воле короля, своего господина.
Елизавета написала Карлу IX следующее: «Сударь, король, мой господин, приказал мне написать это письмо (хотя с тем же курьером я уже отправила Вам два письма), чтобы сообщить Вашему Величеству, что он был вынужден принца, своего сына, арестовать и приставить к нему охрану – решение, которое, как Вы можете предположить, он принял с большой скорбью и неохотой. Принц, однако, вёл себя так, что, в конце концов, дал повод для того, что было исполнено, о чём Вы узнаете от посла короля, милорд. К этому мне нечего добавить, кроме того, что не я могу найти утешения в связи с этим несчастьем, которое считаю большим, чем несчастье любого другого человека, из-за дружбы, которую питаю к принцу, и обязательств, которые чувствую перед ним. Поскольку я не могу сказать больше, я молюсь, чтобы Вам было приятно, целую Ваши руки. Елизавета».
Это письмо, хотя и написано с чувством, выражает лишь дружескую привязанность, которая существовала между Елизаветой и её пасынком, на которого её влияние было первостепенным, за исключением тех вопросов, к несчастью, где затрагивались его жизненные интересы.
Послания, которые Филипп II адресовал иностранным дворам, а также своим собственным священнослужителям и знати, носили тот же расплывчатый характер – все они скрыто намекали на какое-то тяжкое преступление, совершённое доном Карлосом, но, в основном, подчёркивали его умственную неполноценность. Во Франции эта новость вызвала огромный ажиотаж, как из-за её политической подоплеки, так и из-за влияния, которое она оказала на судьбу потомства Елизаветы.
– Господин де Фуркево, – написал Карл IX своему послу. – Я считаю то, что Вы написали мне об аресте принца Испанского, самым странным и удивительным событием, о котором я когда-либо слышал. О причине его ареста я очень хотел бы выяснить особо. Поэтому я отправляю Вам это послание, чтобы просить Вас прислать мне более точную информацию, а также, что было сделано с тех пор, как Вы в последний раз писали мне.
Что же касается испанского посла, попросившего у короля Карла и Екатерины аудиенцию, то вместо того, чтобы объяснить причину ареста инфанта, Франсиско де Алава отделался фразой, которую любил повторять Эспиноса, президент государственного совета и великий инквизитор:
– Твоё милосердие становится смертным грехом, когда ты являешься орудием мести за оскорбления, нанесённые нашей вере!
Глава 23
Здоровье молодой королевы пошатнулось из-за бедствий и волнений этого периода. Елизавета и Хуана плакали вместе, и королева приложила немало усилий, чтобы навестить пасынка. Филипп II, однако, категорически отказался разрешить доступ к своему сыну кому бы то ни было. Но так как он относился к королеве с большой нежностью и вниманием, то многое объяснил ей наедине. В результате Елизавета, как всегда, покорилась воле мужа, и больше никогда не видела дона Карлоса. Тем временем инфанта Изабелла, «свет и радость сердца своего отца», быстро подрастала, обещая стать «самой благородной и милостивой госпожой». Филипп надеялся, что жена также вскоре подарит ему более достойного наследника, чем несчастный пленник Эль-Торре. Однако состояние здоровья королевы временами внушало серьёзные опасения. В конце января у Елизаветы внезапно появилось частичное онемение левой стороны туловища, распространившееся вверх по руке, этот и другие симптомы доставляли большое беспокойство врачам королевы, и по их требованию она не вставала с кровати более пяти дней и виделась только с мужем и французским послом.
Как только Елизавета узнала об очередной грубости Алавы, то пожаловалась мужу, и умоляла сделать послу выговор. В ответ Филипп II иронически сказал:
– Передайте королеве, Вашей матери, наше глубокое сожаление по поводу поведения посланника, поскольку сами мы не осмелились бы так вести себя по отношению к Её Величеству.
Однако, по словам Фуркево, Алава «должно быть, очаровал короля, поскольку Его Величество считал всё, что он делал, святым и праведным». Таким образом, испанский посол продолжал доносить своему господину о каждом шаге Екатерины:
– Эта королева, мой сеньор, продемонстрировала удивительное огорчение, услышав о задержании инфанта, хотя она могла бы воздержаться от подобных демонстраций.
– Она была хорошо проинформирована о том, – продолжает он, – что арест Его Высочества был вызван его отказом исповедоваться на Рождество и другими пустяками подобного рода; а также о том, что Его Высочество предпринял решительные действия, чтобы выехать из Испании. Однако больше мне ничего не удалось вытянуть из Её Величества.
Видя, что Карл IХ и Екатерина были крайне недовольны тем, что их держат в неведении относительно настоящей причины ареста дона Карлоса, Филипп отправил принца Эболи к Фуркево с официальным сообщением, которое посол должен был передать своему двору.
ebooksa